Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Сквозь вой ветра слышится частое детское всхлипывание. Вся равнина до самой опушки леса стонет. Снежная буря проносится над лугами и заводями, задерживаясь только около маленького человечка. Над ним постепенно вырастает снежный бугорок.

Мальчик больше не плачет. Метель танцует вокруг него, и из снежного бугорка вырастает сугроб.

К вечеру метель утихает, и из-за туч на свинцово-синем небе показывается солнце.

…Возле школы дочка Бринги, вылезая из саней, спрашивает отца:

— Папа, почему ты сегодня не взял Рудиса?

Бринга, стряхнув с попоны снег, насмешливо отвечает:

— Пусть Линдынь сам заботится о своих чадах. Разве я виноват, что у него нет лошади?

Отвернувшись в сторону, он сердито бурчит так, что трудно понять его слова:

— Когда выбирали в волостное правление, я оказался для него плох… голосует за гнид и хибарочников. А я развози его ребятишек?.. Не-ет…

Девочка посмотрела на отца и больше ни о чем не спросила.

1931

Старый кочегар

Резкий встречный норд-вест катил седогривые волны. Трехтысячетонный пароход «Дзинтар», груженный углем, тяжело подпрыгивал и переваливался с боку на бок, идя по бушующему простору Северного моря. На командирском мостике, вобрав голову в воротник пальто, насупившись, шагал капитан. К нему поднялся матрос, посланный на корму отметить показания лага, и доложил, что судно за последний час прошло меньше мили.

— Свинство! — проворчал про себя капитан. — Ветер шесть баллов, море вовсе не такое бурное. Мисинь! — крикнул он юнге, который шел из баталерки [11]с бачком картофеля в руках. — Сбегай-ка вниз и спроси машиниста, в чем там дело. Мы совсем не двигаемся с места.

— Есть, господин капитан! — ответил юнга и пустился бегом по качающейся палубе. Через несколько минут он вернулся.

— Машинист говорит, что прочищали топки и в котлы накачивали воду. Поэтому давление спало.

Недовольным жестом капитан отпустил юнгу и, сойдя с мостика, направился лично проверить причину тихого хода судна. Он обогнул каюты командного состава и по межпалубному трапу спустился в машинное отделение. Дежурным оказался второй механик, седой одутловатый старик в очках, с пышными усами и измазанными отработанным маслом руками. Его спецовка цвета хаки лоснилась и была покрыта пятнами красок и жира.

— Мы топчемся на месте! — крикнул капитан, не ответив на приветствие механика. — Какое давление?

— Сто пятнадцать фунтов…

— В чем дело? Разве при чистке топок давление у вас всегда спадает на пятьдесят фунтов?

— Нельзя сказать, чтобы всегда, капитан. Все зависит от того, какой кочегар у топок.

— Чья сейчас вахта?

— Старого Карклиса.

Капитан сплюнул.

— Я давно уже говорил чифу [12], что стариков незачем брать в море. Судно не богадельня.

Раздосадованный капитан оставил механика и скрылся в темном проходе кочегарки. Сверху доносился шум подкатываемой угольщиком тачки. Грохот сброшенного угля звонко отозвался в стенах полупустого бункера. Пройдя вдоль сильно, нагретых котлов, капитан остановился в конце узкого темного хода. Старый Карклис, занятый чисткой топок, не заметил его прихода. Постояв некоторое время молча и понаблюдав за работой кочегара, капитан укоризненно покачал головой, сплюнул и, ощупью пробравшись мимо котла, вернулся в машинное отделение.

— Скажите, чтобы первый механик пришел ко мне… — обратился он к машинисту. — С убогими нечего возиться.

В то время как наверху, в капитанской каюте, двое стариков — капитан и первый механик — решали судьбу третьего, тот, обливаясь потом, выламывал из топки шлак и подбрасывал уголь. Старому Карклису было шестьдесят два года. Ниже среднего роста, смуглый, жилистый и сухопарый, он казался высохшим в этой адской жаре, созданной шестью пылающими топками. Словно огненные пасти каких-то чудовищных хищников, стояли они перед ним, вечно голодные и ненасытные.

Вот уже сорок лет, как он кормит их то в одном, то в другом конце земного шара. Горы угля прошли через руки старого Карклиса — когда-то крепкие, мускулистые руки, и он играючи насыщал ими жадные пасти топок. А сегодня… Впервые в жизни старый Карклис не мог справиться со своим извечным противником. Лопата с углем казалась тяжелее, а дверцы топок выше, чем обычно… Страшно… очень страшно…

Дряхлое тело обливалось потом. Соленые капли стекали со лба и щек, разъедали глаза. Карклис работал суетливо и лихорадочно. Звон лопаты чередовался со стуком крюков и ломов. Одна за другой открывались пылающие пасти топок, выбрасывая клубы горячего воздуха. Громадные куски накалившегося шлака лежали на кучах золы и шипели, когда их обдавали водой.