Собрание сочинений. Том 1. Голоса

Я жил тогда в Царицыне (пишет Лев Евгеньевич). И каждую субботу – приемный день – приезжало множество народу. Художники, поэты, просто любители искусства, физики, в то время почему-то считавшие себя причастными к авангарду в искусстве. Появлялось много иностранцев, что тогда расценивалось почти как криминал. Но все шло своим чередом. Каждую неделю приезжали и „сексуальные мистики“ Мамлеев, Ковенацкий и их юные тогда ученики и поклонники. Смотрели картины, читали стихи и прозу. Пели хором – тексты и подбор мелодии принадлежали Ковенацкому. Думаю, что этот интересный период продолжался года три. Затем группа разбрелась… И по сей день со мной такие, скажем, гениальные строки:

Я ненавижу слово „мы“.
Я слышу в нем мычанье стада,
Безмолвье жуткое тюрьмы
И гром военного парада».

НИКОЛАЙ ШАТРОВ

Не знал или не помню такого поэта, поэтому напишу все с чужих слов. Андрей Сергеев рассказывает о нем в своей экспрессивной манере: «Еще к нам в мансарду забредал Николай Шатров, он был несколько постарше, хорошенький – все дамы прилегающих арбатских переулков были от него без ума. В общем, прелестник и очень талантливый поэт. Писал просто неукротимо. Был крайне несамокритичен, хорошие стихи от плохих не отличал. Обожал Фофанова, Блока, туманы, охи, ахи… Наши стихи неизменно ругал. Мы называли Колю Кикой, а проявления его – кикушеством. Но лучшие его стихи очень любили».

СЕРГЕЙ ЧУДАКОВ

В конце 50‐х, когда я с ним познакомился в кружке Алика Гинзбурга, это был десятиклассник на вид, очень хорошенький, но поэт совершенно сложившийся. Помню, я болел, когда Алик Гинзбург пожаловал ко мне в мою узкую келью. Он задумал выпускать самиздатский журнал «Синтаксис». «Только без политики», – умолял я его. В армии, на Урале, я видел десятки лагерей и знал, что это такое. «Конечно, у нас будет одна поэзия», – соглашался со мной Алик. Но и это его не спасло – посадили.

И вот в первом номере «Синтаксиса» я читаю стихи Сережи Чудакова (некоторые из них вы можете прочитать в приводимой ниже подборке). Стихи яркие, талантливые. Это отметил и Иосиф Бродский.

Сергей Чудаков – фигура мифическая, легендарная. Он то исчезал на много лет, то снова появлялся на московском горизонте. Ходили слухи, что он опустился на самое дно, что пьет с уголовниками, поставляет богатым приятелям девочек, что все – погиб, и тогда Бродский написал стихи на смерть бедного Сережи.

Но вот, снова, как ни в чем не бывало он здесь – полупьяный, ерничающий… Герой еще ненаписанного романа. Сам по себе.

ГЕННАДИЙ АЙГИ

Долгое время Айги работал в музее Маяковского – когда тот был еще на своем старом месте, возле Новоспасского монастыря. Изучение футуристов, Крученых в частности, мне думается, сильно повлияло на его поэзию.

Айги многие годы писал, не думая о печати и публичных выступлениях. Но нашлись люди, которые сумели оценить его поэзию. Почтенный профессор Вольфганг Казак собрал стихи поэта и издал в 1975 году, в Кельне, книгу. В 1982 году в Париже вышло более полное собрание стихотворений; книга называется «Отмеченная зима». Творчество Айги отмечено рядом международных премий. Но это все тамиздат, а здесь – вот только в 1993 году друг поэта и издатель Сергей Ниточкин выпустил прекрасную дорогую книгу: Айги и художник Вулох под одной обложкой, 537 экземпляров.

Запомнилась почему-то давняя-давняя зима, когда мы ездили к Айги в деревню на краю прежней Москвы, возле «Мосфильма». Были глубокие сугробы, мы возились и играли в снежки, как дети. Айги жил в избе, за окном чернел сад. К нему тогда приехала сестра – то ли немая, то ли по-русски не говорила.

АЛЕКСАНДР АРОНОВ

Когда-то Александр Аронов вместе со своим тогдашним другом Всеволодом Некрасовым приезжал в Долгопрудный к Евгению Леонидовичу Кропивницкому. Но лианозовцем он не стал, не захотел. Зато всю свою активность, все свои силы направил в журналистику. Поэт Александр Аронов, мне кажется, сделал меньше, чем мог, чем обещал в юности.

ЛЕОНАРД ДАНИЛЬЦЕВ