Собрание сочинений. Том 1. Голоса

Вот как писали о поэте Михаил Шемякин и Владимир Петров в своем альманахе: «…В дождливый весенний день 1959‐го (или даже 1958 года – точно неизвестно) небольшая группа молодых художников и поэтов хоронила своего самого звонкоголосого певца. Ему было то ли 28, то ли 27 лет – только! Возраст Лермонтова. Доставленный в больничный покой, он умер от желудочного кровоизлияния, вызванного хроническим недоеданием и осложненного костным туберкулезом, астмой и наркоманией. А незадолго до этого… Город Петра середины 50‐х годов. Артистическая жизнь едва-едва пробуждается от долгой летаргии; по пыльным мансардам и отсыревшим подвалам-мастерским начинают собираться за бутылкой вина молодые художники, поэты, литераторы, музыканты – все те, кого позднее станут называть оппозиционерами и диссидентами. Северная зима на исходе, повеяло весною, скоро ледоход. В рассветный час из дома в районе „Петербурга Достоевского“, опираясь на костыль, выбредает тщедушная, гротескная фигурка певца этих ночей и этих рассветов…

Наверное, не было ни одного самого неказистого переулка, ни одного обшарпанного дворика, ни одного своеобразного подъезда, где бы ни побывала „болтайка“ – так иронически называли себя Роальд и его сотоварищи, поэты и художники: А. Арефьев, Р. Гудзенко, В. Гром, В. Шагин и В. Преловский (позднее повесившийся). Петербург Пушкина и Гоголя, Достоевского и Некрасова, Блока и Ахматовой – ИХ Петербург!»

МИХАИЛ КРАСИЛЬНИКОВ

В одной из своих статей профессор и поэт Лев Лосев рассказывает о том, как в 1952 году несколько студентов Ленинградского университета устроили неслыханную по тем временам акцию: они пришли в университет, сели на пол и начали декламировать стихи Хлебникова, хлебая принесенную с собой тюрю. «Конечно, их разогнали, свели в партком, их допрашивали, кто подучил, их призывали к раскаянью и выдаче зачинщиков (увы, и то и другое частично имело место), их шельмовали на открытых комсомольских собраниях и закрытых докладах, наконец, Красильникова и Михайлова выгнали из комсомола и из университета». Лев Лосев говорит о самом Михаиле Красильникове, о его блестящем, почти акробатическом, владении техникой стиха. И о том, как он покорил сердца неофитов: Уфлянда, Еремина, Виноградова и Кулле, потом и Кондратова, появившихся в университете в 1954 году (к тому времени Красильникова на курсе восстановили). Они «сразу безоговорочно взяли Михайлова и Красильникова в наставники».

ВЛАДИМИР УФЛЯНД

Несомненно, самый питерский из всех петербургских поэтов. Он рано стал известен. Его напечатали в тамиздате – книга «Тексты», издательство «Ардис», 1978 год. Его стихи были опубликованы в целом ряде западных антологий. А в Ленинграде Уфлянда не печатали. Тем не менее он делал сценарии и писал диалоги для кино – тем и кормился. Стихи остроумны, непринужденная такая интонация, и совершенно беспафосные. Я бы даже сказал, антипафосные. И запоминались они сразу. Ткань стиха будто бы насквозь прозаическая, а получается лирика. Совершенно оригинальная поэзия. И Зощенко, пожалуй, вспомнишь, и Хармса.

Лев Лосев пишет про него: «Уфлянд – человек, умеющий все. Он соткал гобелен. Однажды мы ночевали зимой в лесу в избе, надо было не проспать поезд, а будильника не было. Уфлянд что-то такое посчитал в уме, набрал в кастрюлю определенное количество воды, вморозил в нее большой гвоздь, укрепил кастрюлю над тазом… В требуемые пять часов утра гвоздь вытаял и загремел в таз». В этом анекдоте для меня звучит что-то очень знакомое, симпатичное, обэриутское… Таким мне и представляется лирический герой Владимира Уфлянда – простой советский или российский человек. Изобретатель велосипеда и прочих полезных вещей.

МИХАИЛ ЕРЕМИН

К Мише Еремину я всегда относился нежно. Такой уж он легкий приятный человек – и все тяготы свои нес как бы играючи. Всю жизнь писал восьмистишия, которые и составили единственную его книгу «Стихотворения». Лет сорок он ее писал, и это действительно подвиг самоограничения. Подвиг в том, чтобы написать самое необходимое, ровно столько, сколько надо – и не больше. К сожалению, есть поэты, которые страдают недержанием стиха – ужасная болезнь. Настоящее тонет в море лишнего, неудачного. Бальмонт, Городецкий – пример таких поэтов.

Так вот, стихоманией Миша Еремин не страдал. Перебивался как мог, брался за любые переводы любых наших «джамбулов», лишь бы давали. Писал пьесы в соавторстве с Леонидом Виноградовым. И выстраивал свое сокровенное. При чтении этих восьмистиший мне порой кажется, что я смотрю изнутри зеленого стебля травы, бесконечно увеличенного. И латынь, и греческие слова, и египетские иероглифы слагаются на странице в универсальную надпись, портрет самой природы.

Машинописные листочки его стихов были у многих моих приятелей, но имя громко никогда не звучало. Такой уж тихий и притом очень емкий поэт. Сейчас он издал две книжки: в Нью-Йорке и в Москве, в сущности, одну. Ту, которую пишет всю жизнь.

ЛЕОНИД ВИНОГРАДОВ