Еще раз метод восприятия действительности сделался заменой действительности и лег между восприятием и воспринимающим.
Я пытаюсь проследить конкретное выражение формализма в кино и показать, какой именно мир пытались воспроизвести формалисты, с каким миром они полемизировали.
«Наполеон говорил, что наука до тех пор не объяснит главнейших явлений всемирной жизни, пока не бросится в мир подробностей. Чего желал Наполеон — исполнил микроскоп. Естествоиспытатели увидели, что не в палец толстые артерии и вены, не огромные куски мяса могут разрешить важнейшие вопросы физиологии, а волосяные сосуды, а клетчатка, волокна, их состав. Употребление микроскопа надобно ввести в нравственный мир, надобно рассмотреть нить за нитью паутину ежедневных отношений, которая опутывает самые сильные характеры, самые огненные энергии».
Так говорил Искандер (Герцен) в статье «Капризы и раздумье», напечатанной в 1846 году.
Мир вещей, мир, в котором взаимоотношения между людьми передавались вещами, — это мир послереволюционной литературы Франции.
Существовали тогда книги, являющиеся подражанием книгам Жуи. Сам Жуи написал «Пустынника Антенского», написал «Гильома Чистосердечного», «Гвианского пустынника». Его подражатели создали «Лондонского пустынника», «Пустынника Сен-Жерменского предместья» и наконец «Русского пустынника». Книги эти давно забыты и не имеют сейчас самостоятельного художественного значения, но они подготовляли появление Бальзака.
К книгам этим прилагались сзади таблицы, в которых по алфавиту указывалось, о чем написано в очерках.
Это была фактография.
«Пустынники» считали, что в мире самое важное — реальное перечисление вновь появившихся предметов. Над Жуи надгробную речь говорил Жюль Жанен, великий фельетонист, соперник большинства русских писателей того времени.
Жюль Жанен в некрологе о Жуи говорил о том, насколько более ёмок метод Бальзака, насколько количественно больше дает он сведений о мире в сравнении с вещами Жуи.
Русским переводчикам Бальзака, людям другой культуры, Бальзак казался слишком мелочным, слишком переполненным подробностями.
Сенковский сокращал Бальзака.
Толстой говорил о Бальзаке гораздо позднее с полемическим задором.
Полностью Бальзака не понимали. Казалось, что Бальзак дает реальную картину своего времени, своего мира, но что этот мир — мир вещей. Люди боролись за вещи, накапливали вещи. Антикварные лавки, комнаты ростовщиков стали обычными местами действия романов.
Золя не прервал традиции Бальзака. Он изменил, демократизировал, так сказать, вещи, расширил их круг, ушел от сокровищ на рынок и даже на железную дорогу.
Этот мир существовал до революции. Он был выражен великими писателями.
Но мир начал страдать бесплодием сюжетов.
Честертон заменяет в своем романе сюжеты мистификациями.
У него в романах и новеллах специальные конторы создают сюжеты для развлечения клиентов.
Еще прежде него сюжет ушел в последнее свое прибежище — мир преступления и там опять встретил вещи — улики.
Сущность и драма формалистов состоят в том, что они не были наследниками старой культуры, хотя она и досталась им.
У нас было ощущение, что старый мир ломается, но мы не столько переделывали этот мир, как его пародировали.
Мы брали старую, распавшуюся, по нашему мнению, литературную форму и создавали нечто на ее основе.
Казалось, что старые мотивировки и связи отжили, вся вещь бралась как мертвая, ее не ставили, а переставляли, изменяя в первую очередь логику отношения частей так, чтобы оно заменилось парадоксом.
Мы не выражали новых отношений, а только пародировали старые. Поэтому мы не смогли создать подлинно великого искусства.
В романе античности за скитаниями героев мы видим весь тогдашний мир до Абиссинии включительно.
Эти романы и рыцарские романы более позднего времени представляют собою своеобразное изображение реальности.
Роман «О великом хане» — так называли путешествие Марко Поло.
Марко Поло обновлял путешествие, обновлял реальностью, и в то же время видно, как борется он со старыми шаблонами, со старыми описаниями сражений и речей перед сражениями.
Дон Кихот, начитавшись рыцарских романов, выехал в мир иных отношений. Он выехал уже в государство, в котором торговали и сражались по-новому.
Его традиционное восприятие старого мира, его архаизм создает сюжет произведения.
Сервантес видел своего героя, видел столкновение эпох, поэтому он мог создать произведение для будущего.
Эпохи отличаются друг от друга различием мироощущения.
Времена меняются, литература и искусство переживают время, которое их создало.
И если новый художник живет дыханием старого мира, если он пользуется новым только для воспоминаний старого, то он становится формалистом.
Я расценивал прежде Стерна как писателя чистой формы.
Иначе думал Пушкин, который упрекал Стерна в жестоком знании, в жестоком и последнем реализме.
Мир сентименталистов был отображением того момента, когда человеческое самосознание писателя опередило формы общественной жизни, которые его окружали.