Многие старые писатели молчали в первые годы революции. Горький продолжал старую свою линию, потому что это была линия революции.
Одна из лучших его книг — книга о Толстом. Она написана была в первые годы революции в темном доме, стоящем над круглым однобоким Кронверкским проспектом, охватывающим парк и Петропавловскую крепость.
Тихий город без дыма и без правильного городского движения лежал внизу, как арена.
Пустая Нева, сверкающий купол Исаакиевского собора и под куполом галерея с решеткой.
Оттуда можно видеть наступающего врага.
Мир смотрел на эту арену боя.
Горький писал о Толстом, Владимир Ильич Ленин ждал эту книгу и даже досылал за ней.
Революция дала Горькому окончательное понимание Льва Николаевича, дала ему площадку, с которой можно было увидеть великого писателя.
У Горького — великого революционера — было величайшее ощущение прошлого.
Революция, будущее было связано для Горького с реальной жизнью.
Веря в будущее, он и до революции был патриотом, он любил рассказывать об особенных русских людях, талантливых самородках из народа.
У Горького было ощущение, что надо не потерять культуры прошлого.
Он сам узнал культуру сразу, ему нужно было искать недостающие звенья, поэтому его никогда не оставляла мысль о сводных изданиях, о принятии, суммировании всей мировой литературы, которая понадобится вся сразу.
Он пересматривал и записывал Толстого, для того чтобы редкая судьба и редкий характер гениального человека не потерялись для страны и мира.
Горький говорил, что писателю надо не пропускать нашей современности, он знал, как трудно будет нашим потомкам примириться с тем, если наша великая эпоха останется мало или плохо изображенной.
У Горького было ощущение удачливости страны, поэтому он любил людей, переоценивал их иногда и сердился на них, если они оказывались не удачливыми, если они не побеждали жизни.
Жизнь Клима Самгина — это пересмотр, суммирующий пересмотр старого мира, это оценочная комиссия человеческих характеров, пересмотр судеб. «Жизнь Клима Самгина» недоверчивая книга. Горький знал, что от старого принять можно далеко не все, он изучал характер околокультурного человека, который все видел, был рядом с великими событиями, а сам остался пуст. Горький любил литературу, любил Маяковского и был поссорен с ним злой волей врагов.
Горький знал, как трудно писать. Старый мир должен быть пересмотрен, закрывать на него глаза, считать его несуществующим — это трусливая ложь.
Нужно научить людей чувству превосходства над старым.
Поэтому Горький любил Зощенко, который многим казался писателем, говорящим о мелком.
Недавно напечатан в «Звезде» новый рассказ Зощенко. Рассказ называется «20 лет спустя». «Двадцать лет спустя» Зощенко очень хорошо написал. Раньше он писал, как у нас говорится, сказом. У него был герой, маленький человек, живущий плохо, не понимающий того, как он живет. Читатель Зощенко испытывал превосходство над его героем. Он читал и узнавал о герое больше, чем сам герой про себя говорил. Иногда героя Зощенко отождествляли с Зощенко. Это неверно. Герой был неважный. На героя Зощенко сердился. Сам Зощенко рассказывал, что этот герой не может зажечь электричество в своей комнате, — уж очень неприглядно живет!
В то же время Зощенко писал живые и замечательные новеллы, с необыкновенным чувством языка, писал чрезвычайно доходчиво. Его новеллы хороши. Они известны всем, их рассказывают в беседах.
Я видел Зощенко на публичном вечере. Он читал свой рассказ совершенно спокойно. Аудитория смеялась все больше и больше. Рассказ транслировался в эфир. Смеялись радисты, и, наконец, не выдержал и удивился на свой рассказ сам Зощенко.
Теперь герой Зощенко вырос. Он строит, он начинает жить, он становится большим. Он тоже, как люди в проезде Художественного театра, хочет всей жизни, хочет большой любви. Электричество загорелось, жизнь оказалась большой.
Всеволод Иванов увидел жизнь большой сразу.
Он увидел ее от Иртыша до Москвы и Индии.
Всеволода Иванова — новеллиста, автора рассказов «Дите», «Долг», автора экзотических рассказов и простой повести «Бронепоезд» — очень любил Горький.
Новая литература вбирает в себя старую, но рождена новой жизнью.
Богданов, Переверзев думали, что человек рождается непосредственно из своего окружения. Богданов думал, что мысль — это проклятие человечества.
Эти люди классовую психологию подменяли классовыми инстинктами, они мыслили нашу жизнь, как муравьиную жизнь, а человека, как деталь пейзажа.
Эти люди оформляли свои мысли под разными названиями, были «пролеткультовцами», «кузнецами».
В самой основе их психологии лежит представление о том, что культура находится в простейшей зависимости от своего базиса.
Революционный выбор прошлого был непонятен им. Они не могли понять будущего, как план, будущее было для них, как карта, лежащая в колоде.
Поэтому у них не было ощущения выбора в своей истории, преодоления и использования прошлого.