Собрание сочинений (Том 2)

Чуркин огорчился и подумал - а как будет у них с Ниной после двадцати пяти лет? И решил, что, конечно, будет не так, как у Степана с Надеждой Петровной... Он был убежден, что все должны относиться к своим женам, как он относится к Нине, и что за недостаток любви с человека можно взыскать, как за ошибку в работе. Если ему говорили, что такой-то не ладит с женой, потому что у нее дурной характер, он отвечал: "Характер! Мало ли что; кто без недостатков?" - хотя в своей Нине не видел ни одного недостатка. "Пусть перевоспитает ее, иначе какой же он коммунист, - говорил он. - Надо было до женитьбы изучить характер и все взвесить", - хотя сам влюбился скоропалительно и женился скоропалительно, и если бы ему пришлось перевоспитывать Нину, он бы понятия не имел, как к этому приступить.

- Я смирилась, я смотрю трезво, - сказала Надежда Петровна и приложила душистый платочек к глазам. - Дети мне заменили все, я сама их воспитала... Но сейчас они большие, и я обязана подумать, как они воспримут.

- Да, да, да! - озабоченно вздохнул Чуркин.

- Они мне дороги, Кирилл Матвеич!

- А еще бы!

- Теперь от них уже не скроешь. Нельзя оскорблять их нравственность. Пусть это старомодное слово, но я сама воспитана в нравственной среде, - с классовыми предрассудками была среда, но нравственная, Кирилл Матвеич... Если мои Сережа и Катя, - Надежда Петровна картинно приложила к высокой груди белые руки с красными ногтями, - мои чистые Сережа и Катя узнают, что их отец... которого они боготворят... с какой-то девчонкой...

- Да подите вы!

- Это их убьет!

- Кто же она?

- Вера Зайцева.

- Не может быть, не верю! - сказал Чуркин. - Что общего? На что она ему, на что он ей?..

- Он, безусловно, не оставит нас, - сказала Надежда Петровна, осторожно сморкаясь. - Он ведь порядочный. И увлечения его проходят быстро... Но тут он увлечен серьезно - да, да, не говорите, кто же знает такие вещи, как не жена! - и боюсь, что настанет момент, когда я вынуждена буду - ради детей, исключительно ради детей! - взять на себя инициативу.

- Чего инициативу?

- Инициативу развода, - прошептала Надежда Петровна, окунув нос в платок.

- Глупости! - закричал Чуркин. - Еще что! Я поговорю с ним...

Через день, выкроив время, он заехал к Борташевичам, увел Степана в кабинет и начал прямо:

- Слушай, что там у тебя за шашни с Зайцевой?

Борташевич выразил веселое недоумение.

- Не ври, не ври, серьезно увлечен, все знаю!

- Фу-ты, боже мой, увлечен, да еще серьезно, - засмеялся Борташевич. - Это кто тебя информировал?

- Надежда Петровна, вот кто! - сказал Чуркин страшным шепотом.

- Надежда Петровна? - переспросил Борташевич, прищурясь на потолок.

- Ты не юли! Я ее еще не видал в таком состоянии. Довел, понимаешь!.. На что похоже?.. Спокойствие семьи надо беречь...

Борташевич опять засмеялся и лег на диван.

- Я понимаю, конечно, что ничего быть не может, - сказал Чуркин, - но какого черта ты даешь Надежде Петровне поводы волноваться? Ведь даешь поводы? Дал, значит, если она о разводе заговорила!

- О разводе? - переспросил Борташевич, приподнявшись на локте.

- Именно.

- Как же она сказала? - с интересом спросил Борташевич.

- Сказала, что дети оскорбятся и придется разойтись... Вот то-то. Плохо, брат, дело.

- Очень плохо, - подтвердил Борташевич, укладываясь снова. - Совсем плохо, - повторил он погодя, с усмешкой.

- Ты этим не шути! - сказал Чуркин.

- Я не шучу, - сказал Борташевич.

Дело было действительно дрянь, если Надежда Петровна заговорила о разводе.

Он слишком знал ее, чтобы не понять, что это значит. Плевать ей на Зайцеву, и до Зайцевой ли ему, - уж Надежде-то Петровне известно, что ему не до Зайцевой... Надежда Петровна придумала предлог, чтобы подготовить почву для разрыва. Он видел весь ее план: как крот, она будет копать, копать... пока не поверят, что она добродетельная женщина, уходящая от развратного мужа, который истерзал ее изменами. Вон она как подъехала к Чуркину. Дескать, заступитесь, сил моих больше нет. Постепенно она подготовит всех, детей в том числе.

Учуяла наконец запах гари и собирается бежать из горящего здания. Примет свою девичью фамилию, уедет в другой город, ее не коснется ни подозрение, ни презрение, ни даже унылая обязанность - носить мужу передачу.

Потом она будет говорить: "Он, оказывается, еще и воровал, чтобы тратить на любовниц".

Борташевич усмехнулся почти злорадно:

"Э-хе-хе, Надежда Петровна. Дорогая подруга жизни. Опоздали! Изменило вам ваше чутье. Смолоду оно было вострее... И тактика ваша излюбленная шаг за шагом, тише едешь, дальше будешь, - никуда нынче не годится.

Копайте, копайте... Когда-то прокопаете! Пламенем горит - над головой и под ногами".

Сегодня утром был арестован заведующий галантерейным магазином, один из тех, кто после пожара просил об увольнении.

"Тут не до подкопов - спасайся, кто может... Пропустили сроки, Надежда Петровна, не успеете улизнуть от позора. Крыша рухнет на меня и на вас".

Он злорадствовал... И в то же время смертное отвращение и смертная тоска легли на сердце.