Собрание сочинений (Том 2)

Пораженный Акиндинов взглядывает на него сверху вниз. Есть искушение оборвать резко: "А вы наживите собственный авторитет, вот и не почувствуете тяжести чужого". Но было бы недостойно ответить так на откровенность товарища... Что же? Стало быть, Косых радуется его отъезду? Он, стало быть, испытывает облегчение? Он, возможно, думает: "Теперь у меня будет мой авторитет и моя ответственность..."

- Вот как, - бросает Акиндинов и отходит, не требуя объяснений. Безусловно, ему случалось отменять распоряжения Косых, но ведь отменял он в интересах дела и для того, чтобы научить людей работать как следует, неужели Косых ощущал это как тяжкий гнет?

Ну, а другие?.. Он заговаривает с рабочими, инженерами. Со стариками, которых он представлял к орденам. С мальчишками, которым он дал квалификацию, образование, заработки!.. Все знают об его отъезде. Кое-кто высказывает вежливое сожаление. Старики спрашивают, а как там климат. Заместитель начальника механического цеха подходит с просьбой не забывать его: с Косых у него нелады. Но большинство говорит: "Ничего, новый директор тоже дельный; поддержит, справится!" Как будто совершенно все равно, кто будет директором, Акиндинов или другой человек, лишь бы нормально работал завод и выполнялась программа.

- Дворец уж без меня будете достраивать, - с улыбкой на губах и горечью в сердце обронил Акиндинов. Его заверили:

- Достроим, Георгий Алексеич!

Оскорбленный этим оптимизмом, он едет в город. Прощается с Ряженцевым; тот жмет руку, желает доброй работы на новом месте и обещает, что партийная организация Энска всячески поддержит Косых. Зато прощание с Дорофеей настоящее, душевное; они обнимаются со слезами на глазах, и обида отходит от акиндиновского сердца, когда Дорофея говорит: "Надо же, хоть бы поближе куда вас посылали, а то в этакую даль, я на аэродром приеду проводить". Но тут же она добавляет:

- Это я как друг-товарищ, а как должностное лицо - знаешь, что скажу тебе, Георгий Алексеич? Нам, горсовету, с Косых легче будет; ты нам плохо помогал.

- Я - вам? Помилуй!

- Да, ты - нам. Вдвое и втрое мог больше для города сделать, мог, мог, мог, и не говори!

Она задорно хлопает по большому столу маленькой смуглой рукой.

- Если хочешь знать, - говорит она радостно и лукаво, - мы с Косых уже договорились: очередные дома станкостроительный ставит на Точильной. Приезжай посмотреть, как мы тут без тебя застроим наши окраины.

Она улыбается, и перед Акиндиновым встает прежняя молоденькая Дуся, увлеченная открытой перед нею деятельной жизнью. В темно-русых волосах блестит седина, но тронутая сединой прядь, заложенная за маленькое ухо, по-прежнему завивается колечком на конце. А морщины неприметны, и зубы чисты и блестящи, как в молодости. И непрерывно сменяются переживания, и движется жизнь в этом лице и в блестящих глазах...

Акиндинов возвращается домой. У подъезда его окликает звучный голос: Бучко, бывший редактор областной газеты, взятый Акиндиновым в заводскую многотиражку, - Бучко, лихач-кудрявич с хорошим литературным слогом. Он спешит как на пожар, ноги его разъезжаются на обледенелом тротуаре, спешит, чтобы пламенно, задыхаясь, пожать Акиндинову руку.

- Георгий Алексеич, какие события! - восклицает он. - Я только что из цеха, вы бы видели, как все расстроены разлукой с вами, тяжело смотреть!.. Такое уныние, такая растерянность...

- Уныние? - повторяет Акиндинов.

- Разумеется, еще бы, такая потеря!.. Говоря между нами, Косых... При всем моем уважении к этому товарищу... Это не та фигура, которая должна возглавлять наш завод! Георгий Алексеич, ведь все понимают: разве будет Косых так заботиться о людях? Разве он будет так печься о блеске и славе завода?! Ведь отражением этого блеска светит, так сказать, весь город, благодаря кому - благодаря вам! Вы... вы... - Бучко совсем захлебнулся. Ума не приложу, как же мы будем без вас!

Те самые слова, которых Акиндинов ждал от людей; но почему-то очень противно слышать эти слова от Бучко.

- Вы ошибаетесь, - говорит Акиндинов надменно. - Косых - чрезвычайно сильный работник, крупнейший инженер, организатор... ("И завтра ты будешь точно так же юлить перед ним, холуй!") Всего лучшего! - Он с брезгливостью сует руку в подобострастно протянутые руки Бучко и входит в подъезд...

Они обедают с Марьей Федоровной на маленьком столе в пустой столовой - мебель уже упакована и вынесена на лестницу, упаковщики топают по квартире, пахнет рогожами, - все: завтра утром нас здесь не будет... Марья Федоровна заплакана - привязалась к месту, к людям, к своей работе в заводских яслях.

- Ну-ну, Маруся! Там будет неплохо.

- Я знаю. Это я так просто... немножко. Ешь еще. Завтракать будем совсем по-походному.

Акиндинов поднимается и целует жену в голову, на которой по-прежнему, как в юности, двумя венцами уложены косы. Они уже не отливают пшеничным золотом, посветлели от седины, стали тоньше и еще мягче, но для Акиндинова это прежние дорогие, золотые косы, которые Маруся лелеет и расчесывает подолгу, и укладывает в венцы, чтобы он любовался ими.