Собрание Сочинений. Том 2. Произведения 1942-1969 годов.

Но если сон — всего лишь час покоя
И отдыха (по ходовым сужденьям),
То отчего с нежданным пробужденьем
Как бы теряем что-то дорогое?
Чем грустно утро? Бденье нас лишает
В словах не описуемого дара —
Глубин, открытых только для кошмара,
Который зори снами украшают,
Мишурными подделками несметных
Сокровищ мрака, кладов мирозданья
Без времени, пространства и названья,
Что криво брезжит в зеркалах рассветных.
Кем ты окажешься порой ночною,
В безвестном сне, за этою стеною?

ХУНИН

Я это я, но и другой, сраженный,
Кто дал мне эту кровь и это имя,
Кто распрощался с домом и родными
И дрался у Сепеды и Павона^{794}

.Я воскрешаю твой Хунин былого,
Мой предок Борхес. Слышишь, ставший тенью
И прахом? Или бронзу сновиденья
Уже не тронет немощное слово?
Или сквозь жалкие мои глазницы
Ты видишь день эпического боя,
Отводок, пересаженный тобою,
Загоны и набеги на границе?
Мне снится строгий профиль, чуть усталый…
Но кем ты был и что с тобою стало?

Хунин, 1966

СОЛДАТУ ИЗ АРМИИ ГЕНЕРАЛА ЛИ (1862)

Его шальною пулею убило
над безмятежною рекой, чье имя
он не узнал, упав. (Все так и было —
не с этим, так с несчетными другими.)
В медовом воздухе над ним склонилась
сосна, колышась. По щеке небритой
шел муравей походкой деловитой.
Светало. Столькое кругом сменилось
и сменится до той неразличимой
поры, когда спою о погребенном
тебе, не выдавшем себя ни стоном
и в смертный миг оставшемся мужчиной.
Твой памятник — не мрамор величавый:
шесть пядей праха стали мерой славы.

МОРЕ

Еще из снов (и страхов) не свивало
Сознанье космогоний и преданий,
И не мельчало время, дни чеканя,
А море, как всегда, существовало.
Кто в нем таится? Кто колышет недра
С землей в извечном и бесплодном споре?
Кто в тысяче обличий — то же море
Блистаний, бездн, случайности и ветра?
Его встречаешь каждый раз впервые,
Как все, что неподдельно и исконно:
Тускнеющую кромку небосклона,
Луну и головни вечеровые.
Кто в нем таится? Кто — во мне? Узнáю,
Когда окончится тщета земная.

БУЭНОС-АЙРЕС

Когда-то я искал тебя, отрада,
Там, где сходились вечер и равнина
И холодок от кедров и жасмина
Дремал в саду за кованой оградой.
Ты был в Палермо — родине поверий
Про век ножа и карточной колоды
И в отсветах пожухлой позолоты
На рукояти молотка у двери
В забытом доме. След твоей печати
Лежал в дворах, спускающихся к Югу,
В растущей тени, ползавшей по кругу
И медленно густевшей на закате.
Теперь во мне ты, ставший потайною
Моей судьбой — всем, что уйдет со мною.

БУЭНОС-АЙРЕС

Запечатлел он, как на точном плане,

Мои обиды и мои потери:

Я провожал закат у этой двери,

У тех колонн напрасно ждал свиданья.

Здесь дни мои, стираясь посегодня,

Не обошли меня нехитрым даром

Людской судьбы; по этим тротуарам

Тку лабиринт, и он все безысходней.