Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

С улыбкой и в то же время с жалостью приходится наблюдать за «муками творчества» дяди Жоры. О, как ему хотелось выбиться в профессионалы и чтобы публиковаться не только в задрипанной районке… Он по-черному завидовал состоявшимся поэтам, тому, как они толково, складно пишут. Но Господь не дал таланта, а просто была «закоренелая» привычка рифмовать, без внутреннего усилия и сумасшедшей усталости. Сам дядя Жора чаще всего пропускал мимо своего внимания данный «пробел», не задумывался о святом предназначении, призвании. Это для него слишком сложно и непонятно. Как если бы ребенка оставить в лесных кущах и ждать его появления на опушке. Нет, не дождаться. Покружит среди деревьев, поплачет… Вот и все! Правда, дядя Жора не пал духом, не зажурился. Он продолжал… искал уловки. Одна из них: стихотворение Жигулина «подгоняет» под свою местность… И готово! Ну похуже, пожиже… Однако просматривался более менее терпимый уровень. Или «вгонял» в рифму миниатюру о природе Пришвина. Или «плакался» есенинским голосом…

– Собрал новую рукопись. Название никак не придумаю.

У меня как-то само собой выскочило:

– «Плетень»!

– А че… пойдет! Чудить так чудить!

– Ходил в редакцию к корректору, чтоб она ошибки исправила в стихах. Не взялась.

– А ты деньги ей предлагал?

– Постеснялся.

– Зашел в библиотеку. Там мне говорят: «До слез посмеялись над твоими стихами!» Вот невежи! Над чем же смеяться, когда в них трагедия о голодной житухе сельского поэта! Мешков десять у меня скопилось моих сочинений. Найму грузовик и отвезу их в местный краеведческий музей. Хоть сарай освобожу от них да кур заведу. Все польза…

Помолчал, кичливо-громко добавил:

– Авось когда-нибудь кто-нибудь откопает их, оценит. И поставят мне в центре поселка рядом с Ильичом – моим заклятым врагом – памятник!

У крыльца два подсолнуха. Дядя Жора подошел к ним, обнял тот, который четверти на три возвышался над ним шляпкой. Защебетал наигранно:

– Это моя любимая Танюша Брыксина. Ухаживаю за ней, поливаю, воробьев отгоняю!

Он прикоснулся рукой к жесткому листу второго подсолнуха:

– Здорово, Василий Степаныч! Он ростом пониже, зато семечки его покрупнее…

3

Они рады бы не встречаться. Да пользуются одной общественной колонкой. Столкнутся возле нее, окрысятся друг на друга, затеют перебранку. Е. С. орет: «Ты зачем ночью воду воруешь? Разве распоряжение начальства о запрете пользования водой для полива огорода тебя не касается?» Дядя Жора в долгу не остается, орет еще громче: «Я пенсионер, имею льготу!» – «Какую льготу? Кому-нибудь скажи, но не мне, юристу-адвокату!» – «Ты – падальщик и аферист! На людских бедах и несчастьях деньгу гребешь! Стрелять таких надо!» – «А ты придурок и стукач! Тебя же за доносы поощряют! Стараешься! Еще не дослужился до майора?»

К дяде Жоре домой шли разные люди. Одному отворял калитку, второго выпроваживал. Таков его метод общения. Охотник. Пенсионер. Шофер. Учитель. Предприниматель. Стихотворец. Со всеми по отдельности находил общий язык. Но далеко не все знали, что наиболее откровенные их высказывания, излияния, недовольства, адресованные ясно кому…

до мельчайших подробностей письменно или устно передавались в «органы». А за этим уж точно следовали кое для кого неожиданные неприятности. И невдомек, что подставил их «под монастырь» обаятельный, гостеприимный, разговорчивый собеседник-хозяин.

Слышу, шорох за дверью. Открываю. Дядя Жора, засовывает мой резиновый сапог в свою сумку, второй уже «затарен» (они стояли у порога). В оправдание прогундосил:

– Спрятать хотел. А стал бы ты искать… магарыч с тебя потребовал бы!

Как-то я обронил, что вот с моим членским билетом Союза журналистов СССР (еще при старой жизни) можно бесплатно ходить на концерты, футбольные матчи. И иметь еще кое-какие блага, удобства. Дядя Жора не помедлил «ловким движением руки» прикарманить «корочку».

Бывая у него в жарко натопленной избе, я снимал пиджак. Он услужливо брал его: «Повешу на твой гвоздь…» Это в передней – не на виду. А потом, придя домой, я обнаруживал карманы пустыми. Однажды я сумел «прокудного мужика» вывести на чистую воду. Сидим. Стишки читаем. Вино потягиваем. Я не без умысла попросил у него нож, чтобы открыть консервную банку. Он принес. Оказался – мой!

– Дядя Жора, одолжи на минутку расческу, а то кудри разлохматились!

Дает расческу – тоже моя! Потребовалась мне ручка. Дает ручку – без труда угадываю «кровную». В мое пребывание у него в разное время он тайком извлекал из карманов все содержимое. Даже носовые платочки.

Для него ничего не составляло в базарный день «прогуляться» по продуктовым рядам – что-то выпросить, что-то украсть. Домой возвращался с грязно- бурой полотняной сумкой (он ее называл кормилицей!), доверху набитой мясом, творогом, рыбой, яблоками. Без зазрения совести мог к кому-либо напроситься в гости, с порога скулил, что трое суток не ел и от слабости качает. Хозяева сажали его за стол.