Собрание сочинений (Том 3)

- Твой отец в бою погиб, - сказал Леня, - мой - зрение потерял... Шли со словами - за Родину, за Сталина...

- Ну, лично я считаю, - сказал Павел, - слова - это на собраниях. Настоящее дело молча делается... Убили отца, да. Но мне это обидно связывать... Не за Сталина он погиб! За жизнь народ боролся, за все, понимаешь, что своими руками сделал и собирался сделать...

- Не персонально за Сталина, - согласился Леня, - но все-таки... как-то... Всегда, наверно, трудно такие вещи узнавать. Спокойней, должно быть, не узнавать... Правда же!

- А еще бы! - воскликнул Павел. - Конечно, растительной жизнью куда спокойней жить! Чтоб ни о чем голова не болела - делай, что тебе велят, и ладно. Слушай, много ли мы с тобой вообще-то думаем? Работа, да учеба, да киношка, да девчата...

- Я, наверно, много пропустил, когда читали, - говорил Павел дальше, - а почему - потому что я слушал-слушал и задумывался, задумаюсь и перестаю слышать... Пусть трудно. Но я все хочу знать. Так лучше.

Потом они говорили о себе.

- У тебя, значит, все решено, счастливый, - сказал Леня.

- Да. Летаем, Ленечка. - Павел легко перескочил через лежащую у них на дороге трубу.

- Полетишь, все повидаешь...

- Жалко, что не вместе, - сказал Павел. - Здорово было бы.

- Ну где мне, - сказал Леня с горечью. - Я и проситься не могу. Я сиделка.

Они замолкли и шли плечо к плечу, как братья. Их дружба стала с годами еще крепче. В этой дружбе Павел по-прежнему держался как старший, хотя они были ровесники, а Леня гордился им и смотрел на него с доверием и любовью.

Плещеевы жили теперь в доме, построенном Шалагиным и Полиной, и, хотя к ним был отдельный вход и жизнь у двух семей была розная, Шалагины присматривали за Плещеевыми и неназойливо их опекали. Когда после собрания Леня ушел с Павлом, Шалагины привели слепого к себе и усадили ужинать. О том, что было прочитано на собрании, почти не разговаривали. Шалагин сказал только:

- Вот так и Сотников, наверно, сгорел.

Но когда Плещеев вдруг заговорил повышенным тоном:

- Что ж это делалось, что делалось?.. - Шалагин положил руку ему на руку, остановил:

- Потом. Не хочу об этом говорить с кондачка. Подумавши хочу говорить. - После молчания добавил: - Думать в основном о чем надо? Чтоб больше не стряслось такое.

- Об этом думай не думай, - сказал Плещеев, - от нас не зависит.

- Ну как не зависит! - возразил Шалагин. - Очень даже зависит. Теперь мы, брат, ученые.

- Дай я нарежу, - сказала Полина, увидев, как Плещеев режет мясо.

- Добрая ты, Поля, - сказал он благодарно. Она грустно пошутила:

- Муж велит быть доброй.

И Шалагин поглядел на нее с выражением ласки и заботы, потому что помимо общих, громадных, вселенских дел у них были свои дела, от которых голова, как говорится, болела только у них двоих, и в этих делах имелась незадача, обида, печаль, мешавшая их счастью: не было детей, и гордая Полина, отложив свою гордость в сторонку, ходила в поликлинику и советовалась с Тоней, которая тем временем выучилась на гинеколога и принимала женщин в кабинете. Поликлиника была новая, отлично оборудованная - того домишки, где Тоня когда-то делала Шалагину перевязку, и след простыл.

- Все ж таки, ну отчего оно может быть? - спрашивала Полина. Сколько лет женаты, уже сколько могло бы детей быть - и ничего. Если уж у нас с ним организмы нездоровые, у кого ж они тогда здоровые? Сказать бы, он много раз ранен был; так доктора признали - это не причина. Неужели во мне причина?

Тоня выписывает рецепт. На ее бесцветном лице боролись разные чувства. Сопернице было плохо, соперница страдала, но соперница была пациентка, а она, Тоня, - врач. Поджатыми бледными губами Тоня сказала:

- Аборты делала, вот и причина.

- Так ведь давно...

- Очень может быть - это результат. Бывает. Попробуешь попринимать вот это.

Полина уныло пошла с рецептом, а Тоня глядела ей вслед - какая она красивая, сильная, привлекательная даже в унынии.

Что это за шаги слышатся, сперва негромкие, потом все ближе - и вот они рядом? Это заживо погребенные выходят из своих безвестных могил, забытые выходят из забвения, это Сотников идет по заводу.

Он шел мимо новых цехов, заходил - смотрел на новые машины, останавливал взгляд на лицах. У фрезерного станка работала Фрося, степенная, как всегда. Пронзительно взглянула на приближавшегося Сотникова, опустила глаза на работу. И он смотрел на нее пристально, вспоминая, - не вспомнил, прошел. Фрося с облегчением подняла взор к потолку.

Во дворе навстречу Сотникову попался Ахрамович. Таким же изумленным стало его лицо, как тогда на собрании.

- Здравствуйте! - сказал он празднично и снял шапку.

- Добрый день, - ответил Сотников.

- С возвращением! - сказал Ахрамович.

- Спасибо. - Сотников прошел. Ахрамовичу стало неловко... Подошел Макухин.

- Видал, Сотников вернулся! - сказал Ахрамович.

- Мда, - сказал Макухин. - Не все ему обрадуются...

Из машинного отделения вышел Прохоров. Не в его характере было ликовать вслух, но сейчас он, широко улыбаясь, шагнул к Сотникову:

- С приездом, Александр Васильич!