Собрание сочинений (Том 3)

В первом классе новой школы, у учительницы Марьяны Федоровны, ученики выучили уже десять букв. Водя пальцем по букварю, они читают странные маленькие рассказы: "Рома мал. Он малыш. У мамы мыло. Мама мыла Рому". Эта букварная мама все время кого-нибудь моет. На двадцатой странице она мыла Шуру и Лушу. Когда на двадцать третьей странице прочли: "У мамы мыло. На, Саша, мыло. Саша сам мыл нос" - все зашептались: "Сам мыл! Сам!"

Утомленные маминой чистоплотностью, ребята приучались хитрить. Они мгновенно запоминали наизусть несложные тексты букваря и отлично помнили, какие тексты на какой странице. Картинки служили им точными распознавательными знаками. Было известно, что на странице, где сверху нарисованы три осы, написано: "осы, росы, сыр, сор, сом" и дальше: "Сыр у Ромы, а сом у мамы". Не утруждая себя аналитико-синтетическим чтением, ученик крыл наизусть: "Сыр у Ромы, а сом у мамы. Мама, Саша, сало, мыло, сон, сын". Светлана не посмотрела на картинку и прочла "сон, сын" там, где было нарисовано мыло (неизбежное мыло) и где следовало читать: "У Шуры лом". На этом и поймала ее Марьяна.

- Что ты читаешь? - спросила она. - Где ты читаешь?

- Здесь, - шепотом сказала Светлана, покорно вздыхая. - Здесь надо "у Шуры лом".

- Но ведь ты видишь, что написано "у Шуры лом"?

- Я думала, - сказала Светлана, - что написано "сыр у Ромы".

- Как - думала? Надо не думать, а читать по буквам. Ты всегда так читаешь?

- Всегда, - с глубоким вздохом отвечала Светлана.

- Зачем же ты тогда водишь пальцем по строчкам, если не смотришь, что написано?

- Потому что вы велите водить пальцем, - отвечала Светлана.

Что же получается? Значит, они не учатся сознательно читать, а упражняют память. А память у них и без того великолепная. Стихи и песни заучивают с лету. И никогда им не надоедают стихи и песни. Чтение готовы слушать часами. Иной как будто и не слушает: смотрит в сторону, вертится на месте, глаза рассеянные; а прерви чтение, спроси: "На чем я остановилась?" - ответит без запинки...

Уже маячил в недалеком будущем конец первой четверти. Марьяна думала с гордостью: "Что ж, мой первый итог будет не хуже, чем у н а с т о я щ и х, опытных учителей. Вон как бойко все читают".

Оказывается: не читают, а шпарят наизусть.

Чувство громадной ответственности поразило Марьяну. Народная учительница. Народ доверил ей тридцать две детские души, тридцать две судьбы... Она попыталась представить себе н а р о д, но это получилось только очень много людей, как на демонстрации в большом городе, мелькали знакомые лица - преподавателей, которые ее учили, юношей и девушек, принимавших ее когда-то в комсомол, женщин, с которыми она работала на сеноуборке в колхозе Чкалова, лица возникали и проплывали... Но вот всплыло одно лицо, знакомое до мельчайших черт, хотя она видела его только на портретах, и с ним она заговорила в мыслях:

"Товарищ Сталин! - сказала она. - Я понимаю, как это трудно. Но я отдам сердце..."

Профилакторий на первой ферме закончен, гора с плеч. Настасья Петровна перевела туда своих питомцев. Светлым теплым коридором профилакторий соединен с новой родилкой: удобно, красиво. Здание кирпичное, с большими окнами, похоже на больничный корпус.

Еще два телятника и один двор для взрослого скота - деревянные построены, покрыты, крыши покрашены, но нет ни окон, ни дверей, ни полов, все предстоит делать. Другие два двора, как предсказал Иконников, остались недостроенными: опять зарядили дожди, работать под открытым небом невозможно. Дороги раскисли - ни пройти ни проехать; поля набухли, как губка. Телятницы ходят в высоких сапогах, подобрав юбки, чтобы не занести грязи к телятам. Мокнут брошенные постройки, глядеть на них скучно.

- Я так и знал! - говорит Коростелев Алмазову.

- Не веки ему идти, - отвечает Алмазов, хмуро глядя на серое небо. Перестанет.

- Холода начнутся.

- По холоду закончим.

В старом опустевшем профилактории Алмазов оборудовал мастерскую: поставил комбинированный станок с мотором, механическую пилу и работал. Одна бригада заготовляла рамы, двери, загородки для новых построек, другая занималась ремонтом и разными поделками: починила полы и крылечки в поселке, сделала новый кузов для трехтонки, а теперь сбивала сани для перевозки сена: зима не за горами...

В обеденный перерыв Алмазов оставался в мастерской. Его дом был недалеко, в поселке, столовая - рукой подать. Но Алмазов рад был побыть часок в одиночестве. Доставал еду из клеенчатой сумки, в которой носил инструменты, садился перед печкой, сложенной из кирпичей, и закусывал.

В печке весело и ярко, чистым светом, горела щепа и стружки. Когда огонь утихал, Алмазов нагибался, не вставая брал с пола горсть стружек и кидал в печку. И смотрел, как с новым весельем взвивается чистый огонь.

Тося пришла проведать мужа. Вошла как виноватая - она стала побаиваться его упорного молчания и сумрачных глаз. "Может, он после контузии немножко ненормальный?" - думалось ей иногда. Она принесла молоко и свежую, еще теплую ватрушку с творогом.