Собрание сочинений (Том 3)

Ну, и выговор, и настойчивый вопрос: "Когда же кончите?.."

"В ветеринары, в ветеринары!" - думал Коростелев, возвращаясь домой.

Город крепко спал в эту темную, ветреную ночь. Редко где светилось окошко. Нужно было знать эти улицы так, как знал Коростелев, чтобы пройти по ним в такую темень и грязь. Но Коростелев шел быстро, не думая, куда поставить ногу, - ему наизусть были известны все мостки и выбоины.

Он обогнал рослого человека, медленно шедшего с палкой по узким мосткам. Присмотревшись, узнал Горельченко. Поздоровались.

- Ты откуда? - спросил Горельченко.

Коростелев сказал.

- Очень он тебе бока намял?

- Куда больше.

- Ну, расскажи подробно, как он тебе мял бока.

Коростелев рассказал подробно.

- Он абсолютно прав, - сказал Горельченко. - Бабье лето было первый сорт, мог управиться до дождей. Пока не научишься руководить как следует, много тебе предстоит таких переживаний.

- Хватит переживаний! - сказал Коростелев. - По горло сыт переживаниями, сдам годовой отчет, и отпускайте в ветеринары. Не хочу руководить.

Горельченко повернул к нему большое, смутно белеющее в темноте лицо.

- Ах, руководить не хочешь? А чего хочешь? Поллитра хочешь? Стихи сочинять? Птичка божия не знает ни заботы, ни труда? Скажи пожалуйста!

Какое-то время шли молча темной улицей мимо домиков с глухо закрытыми ставнями. Дошли до угла. В свете фонаря перед ними заблестело разливанное море грязи. Горельченко остановился, палкой выбирая дорогу, и сказал другим, веселым голосом:

- Ты зайчик.

- Не хочу продолжать разговор в таком духе, - сказал Коростелев. - На бюро будем говорить.

- А давай здесь. Какой диктатор - все будь по твоему желанию. Руководить - "не хочу", разговаривать - "не хочу". Запрещаешь мне говорить?

- Я заработал, чтобы с моими желаниями считались, - в запальчивости сказал Коростелев.

- Чем же ты заработал?

Они так и стояли на углу. Переходить улицу в грязь - занятие долгое, требующее внимания, их внимание было поглощено друг другом.

- Конкретно скажи, что ты такого наработал?

- Воевал четыре года.

- Миллионы воевали, - сказал Горельченко жестко. - Дальше что?

- Дальше - хочу работы по душе.

- Постой, давай кончим про войну. У тебя что же, к войне как к таковой душа лежала?

- Демагогия, Иван Никитич.

- Психология. Интересуюсь психологически разобраться в твоем настроении. Воевали, потому что надо было воевать, потому что - не пойди ты, да я, да он, да они - крах бы нам был! Советскому государству крах, строительству нашему крах, всем упованиям нашим! Вот почему ты воевал! А теперь навесил орденов на грудь, понимаешь, и явился: вот он я - герой, извольте со мной считаться, того хочу, этого не хочу... А партия!! - с силой сказал Горельченко, сдерживая голос - Партия, которая в такой накаленной мировой атмосфере, в такой международной обстановочке коммунизм строит! Ты о ней думаешь? С ней считаешься? Ты для чего в партию вступил?

Ветер качнул фонарь, полоса света промчалась вдоль улицы - туда и обратно...

- Все силы собраны! - сказал Горельченко, глядя мимо лица Коростелева. - Поэты врут, что это легко. Сплошной, дескать, праздник с танцами до утра. Брехня: трудно. Но такой подъем, такая сила веры, такая целеустремленность в народе! А ты, зайчик, чуть попробовал - и запросился к маме на ручки...

- Не хочу отвечать за то, что дождь идет, - сказал Коростелев. Осточертело.

- А мне вот это осточертело! - Горельченко стукнул в землю палкой полетели брызги... - Вот, понимаешь, и в плане утверждено, и средства отпущены - замостить, а рук нет! Тебя, что ли, снять из директоров да поставить мостить улицы? Тоже скажешь - не хочу... - Он повернулся спиной к Коростелеву и осторожно пошел через улицу, глядя под ноги. Коростелев за ним.

- Хочешь, - сказал Горельченко, дойдя до противоположного угла и опять остановившись, - я скажу, что ты сейчас думаешь? Ты вот что думаешь: эх, дескать, явился я с войны, насовершав ратных подвигов, и нет ко мне, молодому члену партии, надлежащего внимания и участия, и даже руководитель моей организации не поинтересуется, каковы же мои устремления в данный момент... Так думаешь.

- Приблизительно.

- Слушай, я тебе эту самую претензию предъявляю: а что ты знаешь обо мне? Только должность и фамилию. А я, может, тоже хочу, чтобы товарищи интересовались, чем я дышу и куда устремляюсь. Ты ко мне приходишь по службе, приходишь и сразу вытаскиваешь из карманов какие-то шпаргалки, а я тебя лицезрю через письменный стол. Посидеть бы нам вольно да поговорить по душам.

- Мы с тобой один раз так сидели, - сказал Коростелев. - Ты мой табак курил, а я пил твой спирт, на вокзале это было в Н***. За работу пили.

- Это ты был? - спросил Горельченко. - А ты мне тогда не понравился. Мне поразговаривать нужно было, у меня было на душе - ах, нехорошо! А ты отвечал скучно.

- У меня ноги болели, - сказал Коростелев, - и спать хотелось.

- Ты страшно нежный, директор совхоза, - сказал Горельченко. - Такое хрупкое создание. Дай закурить.

Коростелев достал папиросы.

- А где твой дальнобойный табак?

- Никак не смешаю: некогда.

- На фронте было время?

- На фронте - было.