Собрание сочинений. Том 4. Гражданская лирика и поэмы

Не прерывавшийся и вздохом даже,
рассказ товарища нас вел по кряжу:

«Снега твердели,

кололись иглами,
к концу недели уже достигли мы
исходной точки
для штурма Пика.
Вокруг так дико!
Лед там не тает зелено-серый,
цифр не хватает высотомеру.
Прибором зрительным
мы приблизительно определили:
семь с половиною тысяч метров.

Конец идиллии.

Свирепость ветра
с рычаньем львиным,
— Не дать дорогу! —
И ставишь ногу лишь вполовину:
спугнешь лавину…

Цвет неба синий

все интенсивней.
Все строже стражи
седой природы.
Отвесней скалы.
Идешь усталый, нет кислорода.
И горло настежь,
и гнутся спины.

И все же жаждешь

достичь вершины.

Был Акбулаков

душой отряда,
его отрада — чтоб злей преграда,
чтоб неприступней, отвесней,
круче!
Лезть в высоту к ней —
ему тем лучше!
К труднейшим скалам
он мог увлечь нас.
Он придавал им
жизнь, человечность…

Мы шли в огромных

туманных кольцах в двух центрах неба
И кровь сочилась из носа часто.
В четверг случилось у нас несчастье:
ослеп товарищ.
Он шел без темных очков при солнце
и блеске снега…
Его начальник
отправил в лагерь.
Пример печальный пустой отваги!
И нас осталось всего четыре.
Как нам досталось в вершинном мире!
Друг к другу жмемся
под снежным вихрем,
ждем не дождемся,
когда утихнет.

Дождались. Утро.

Мир тих и светел.
Смирился ветер.
А горы дремлют
в подушках снега.
Их будит эхо.
Проснулись. Внемлют.
Мир ослепили.
Со мной вступили в переговоры,
как духи в чуде:
— Вы кто? — Мы люди.
А вы? — Мы горы.
Вы к нам хотите?
Что ж, подходите
и нас не бойтесь.
Но позаботьтесь,
чтоб был подарок.
А мы наставим
туманных арок, сиять заставим…

И наши взоры высь оглянули.

И тут же горы
нас обманули.

Наш старший — Дорохов —

ступил неловко на угол глыбы
и рухнул с ворохом снежной ваты…
Мы виноваты?..
Мы б удержали, мы помогли бы,
но перетерлась его веревка.
И, сбросив тормоз,
снег вниз понесся за ним в погоню.
И там, в заносах,
он похоронен и не отыскан.
Мы тур сложили
и положили о нем записку:
„Прощай, товарищ,
мы не отступим…“
И дальше — в горы
с неостывающим долгим горем…

А путь все круче

ведет по туче, подобной стаду
горбатых яков…
(„Пик недоступен!
Вернуться б лучше…“)
Но Акбулаков
ни слов не слышит, ни нас не видит,
он тем лишь дышит, что вот-вот выйдет
к ней —
из-за гребня еще не видней —
к палатке в небе трапециевидной.
Нет, не обратно!
Громада блеска в мильярд брильянтов
уже так близко!
Скрип снежной толщи.
Наш Пик все больше!
Снег солнцем плавится.
Боль в красных веках.
На этот белый, оледенелый
покров Памира
след человека впервые ставится
от Сотворенья мира!

Шаг здесь неведом.

Снег здесь ни разу
не тронут следом.
Как больно глазу!
Опасно, круто.
А гребни будто
вкруг нас сходились
и отступали.
Мы не ступали,нет, мы трудились
над сложной, темной,
головоломной
задачей шага.
В ушах трубила кровь
сонмом адским.
Шаг сделать — было
трудом гигантским.
О, шаг! Как труден,
как нужен людям
шаг этот новый!
Как со снежинок
поднять ботинок семипудовый!
Еще сегодня была проста ведь
шагать наука!
И вот он поднят.
Вторая мука — его поставить
на снег непрочный,
где вместо почвы
прикрыт, быть может,
край трещин, скважин?

Но,

шаг!Как важенты людям новым,
вперед и дальше
идти готовым!

Насторожился

весь мир безбрежный,
высотно-синий.
И нам открылся солнечно-снежный
шатер вершины.
На нем свободно
лежат две складки,
как на походной
простой палатке.

Но всё! Я первый упал. Обвисли

мышцы и нервы.
Спутались мысли.
Руками шаришь…

Вторым товарищ

упал, заплакав.
Лишь Акбулаков ползет на гребень,
последний в небе.
Он верит. Знает.
Он в фирн вонзает
сталь ледоруба
и кошек зубья.
Согнувшись низко, он подползает
к вершине близкой.

Все в мире слепнет

от солнца в белых протуберанцах!
Но — шаг последний!
Приподыматься он начал, словно больной,
и снова встал во весь рост он…

И вдруг, мгновенно

все стало просто, обыкновенно,
как акт приемки работы сданной.
Следы по кромке
в мир первозданный.
Их на рассвете обдунет ветер,
и вновь бесследно
затянет снегом.

С какой оценкой

тот шаг опишем?
Еще ступенькой
на свете выше.
На метр, но шире
всей жизни видимость,
и лучше в мире
нельзя и выдумать!

Пусть след стирается,

пусть засыпается,
зато увиденный
мир удивительный
вдаль простирается
вновь расступается

Вот знамя врыто.

Зарею греется гряда суровая.
И вот с открытой
уже виднеется в студеном небе
вершина новая.
Скорее к ней бы!

И мы увидели, как, встав на гребень,

тень победителя
легла на небо всего Памира.
Гигантским галло
ее подняло.
Собой полмира она покрыла
и повторила взмах ледоруба,
как жест всемирный.

А к нам по фирну, найдя дорогу,

в наш след вступая,
вся наша группа шла на подмогу,
и песня пелась
про жизнь и смелость…»