Собрание сочинений. Том 4

Наконец, Ваша дочь — подумаем о ней. Ведь Вы сами ее воспитали такой: увидела исцарапанное, брошенное дитя, увидела, как потянулось к ней сердце Буратино, я знаю этот порыв, он бронебоен, как еще назовешь порыв человечка, не знавшего рук матери, не знающего, в силу неразумного своего возраста, что есть такое существо, обязанное быть рядом, мать, но бегущего к каждой женщине, подарившей ему улыбку, бегущего бесконечно, бессмертно, всегда, с одним вековечным криком: «Мама!»

Я отклонюсь, простите, Нина Степановна. С давних теперь уже пор, лет десять, не менее, бывая в поездках, я непременно стараюсь зайти в интернат, детский дом, Дом ребенка. Знаете, может, то, что скажу я, и грех, но это помогает мне жить. Обычно такой словесной формулировкой поясняют подтверждение какой-то важной для человека истины, открытия, может быть, признания. Говоря так про лица детей, которых взяло под свое крыло государство, я подразумеваю совсем другое. Я думаю о том, что обязан писать, говорить и бороться ради этих детей. Что жизнь всякого, кто хоть раз увидел эти глаза, не должна проходить бесцельно. Что даже малое благо во имя этих ребят оправдывает человеческое существование. И что ворота этих домов должны быть широко распахнуты человеческой чести, доброте и справедливости. И что, если хоть одной душе помогут мои книги быть щедрее к чужому ребенку, жизнь прожита не напрасно, нет.

Попытаемся осознать причины влечения маленького человека к большому. А их так немного, собственно одна, но зато потрясающе первородная — ласка.

Обласкали его, погладили, взяли на руки, он, точно щенок, запомнил стальным детским ощущением: это добро, это тепло, это близко.

Вернемся, впрочем, к Вашей дочери. Остро испытывая на себе тяготение детской обездоленности, как бы чувствовала она себя потом, позже, возьми себя в руки и обойди того Буратино с прямыми ручками и ножками и некрасивым красным носом? Какими бы словами кляла свою черствость? Какими тайными мыслями страдала? А — вдруг, бывает ведь всяко, — за тем жестоким шагом последовал бы другой, еще жестче — применительно к жизни, к друзьям, к Вам. Как знать, Нина Степановна, какими колосьями пророс бы в Вашей дочери тот черный злак, поступок несовершенный — лишь возможный? Она уже тогда была взрослым, страдавшим человеком, но кто может нам гарантировать, в какие годы зло прорастает множественностью поступков, рождающих новый характер, а в какие оно уже безопасно.

Итак, Ваш невысказанный вопрос. Обязан ли кто-то исправлять чужие ошибки, взваливать на себя тяжкий крест? Нет ли во всяком добром порыве заведомого разочарования? Не слишком ли велик риск в таком сложном деле, как усыновление, да еще при известном наследственном осложнении?

На это можно ответить лишь согласием. Верно, никто не обязан исправлять чужие ошибки, да еще жертвуя собой. Да, слишком велик риск обжечься. Можно расплачиваться целую жизнь за минутную доброту.

Но давайте согласимся — ведь все наше существование идет в трех измерениях: по норме, по общепринятым правилам жизни, которые означают обыкновенную жизнь без взлетов и падений, ниже нормы и выше ее.

Есть благополучие, рассекающее многие годы ровной прямой, и это ровное существование способно привести к успехам, признанию, моральному и материальному благополучию. Однако эта печальная равномерность не возносит личность к выси духовности. Неординарная жизнь состоит из поступков возвышенных, а не обычных. Бывает так, что человек успевает совершить ряд возвышенных поступков, между ними возвращаясь к норме повседневности. И хотя возвышенное занимает лишь дни среди долгой жизни, судьба человека — даже им самим — оценивается именно этими возвышенными днями.

Суметь подняться над нормой дано, мне кажется, не всякому, и это возвышение сулит не одни лишь радости, но и горькие печали. Однако всякий помнит и знает час своего возвышения.

Для Вашей дочери, как, впрочем, для Вас, — это день открытого сердца. Открытого Андрею.

Благословен будет этот час.

Есть такая поговорка: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Не хочется верить в ее обязательность, но часто, увы, слишком часто жизнь подтверждает эту истину. Бывает, добрый поступок тяготит. Но давайте, все же, лучше помнить о том, что дает нам этот поступок.

Разве так мало?

Он делает нас людьми. Укрепляет в человеческом нашем начале.

Это тоже зерна. Самоуважения. Самоценности. Уверенности в победе добра над злом. Мысли о том, что наши усилия не пропадут даром, нет, что рано или поздно они проклюнутся острыми стебельками совести в тех, кто был рядом с нами, в тех, кто прикоснулся к доброте, в тех, к кому поступок наш обращен был. Это только кажется, что доброе дело наказуемо. Рано или поздно о нем должны вспомнить без зависти, с уважением и чистотой.

Не сделать — проще, чем сделать. Не совершить добра — проще, чем совершить. В этом мы с Вами, Нина Степановна, убеждаемся слишком часто.