Собрание сочинений. Том 5

«Куда идешь ты, бабушка?»
«Як лагерю, сынки…»
«А что несешь ты, бабушка?»
«Жарки несу, жарки…»

В руках, неосторожные,

топорщатся, дразня,
жарки – цветы таежные,
как язычки огня.

И смотрит отгороженно,

печален и велик,
из-под платка в горошинах
рублевский темный лик.

И кожаные ичиги,

с землею говоря,
обходят голубичники,
чтобы не мять зазря.

Летают птицы, бабочки,

и солнышко горит,
и вдруг такое бабушка
тихонько говорит:

«Иду, бывало, с ведрами

и вижу в двух шагах
несчастных тех, ободранных,
в разбитых сапогах.

Худущие, простудные —

и описать нельзя!
И вовсе не преступные —
родимые глаза.

Ах, слава тебе, господи,

им волю дали всем,
и лагерь этот горестный
стоит пустой совсем.

А нынче непонятица:

в такую далину
аж целый поезд катится,
чтоб строить плотину._
И ладно ли, не ладно ли, —
приезжих тех ребят
в бараках старых лагерных
пока определят…

Мои старшие внученьки

чуть зорька поднялись
и ведра-тряпки в рученьки —
и за полы взялись.

А внуки мои младшие,

те встали даже в ночь.
Ломают вышки мрачные
и проволоку прочь.

Ну, а в бараки попросту

с утра несет народ
кто скатерти, кто простыни,
кто шанежки, кто мед.

Приделывают ставенки,

кладут половики,
а я вот, дура старая,
жарки несу, жарки.

Пускай цветы таежные

стоят, красным-красны,
чтоб снились не тревожные,
не лагерные сны.

Уже мне еле ходится —

я, видно, отжила.
Вы стройте, что вам хочется,
лишь только б не для зла.

Моя избушка под воду

уйдет – ну и уйдет,
лишь только б люди подлые
не мучили народ.

«Ну что молчишь ты, бабушка?»

«Да так, сынок, – нашло…»
«А что ты плачешь, бабушка?»
«Да так, я – ничего…»

И крестит экскаваторы

и нас – на все века —
худая, узловатая
крестьянская рука…

Нюшка