Собрание сочинений.Том 5. Дар земли

Надя и Груздев молча шагали по берегу, словно завороженные музыкой, прошли мимо машины, где дремал шофер, и стали бесцельно подниматься по крутым деревянным лестницам к дому отдыха.

В палисадничках старожилов белели звезды душистого табака, и от их теплого аромата смутной тоской сжималось сердце. Выскочил откуда-то Каштан, взлаял и, признав своих, заюлил под ногами, по-щенячьи повизгивая.

— Беги, гуляй, глупыш! — В голосе Нади прозвучала и ласка, и скрытая боль.

«Она ничего не забыла, если один вид этой собачонки задевает ее за живое», — подумал Груздев, тоже замедлив на лестничной площадке.

— Почему вы все вечера сидите дома?

— Вы знаете почему…

— Знаю. Тем более надо развлечься. Нельзя поддаваться… — Груздев не смог договорить, неловко пошутил: — Не годится хандрить автоматчику.

— Для души автомата нет, Алексей Матвеевич!

— Да, к сожалению, тут не выдумали никаких регулирующих приборов.

— Отчего «к сожалению»? Я не верю, чтобы вам хотелось подменить человеческие чувства автоматикой! Скучно иметь на все готовые ответы. Недавно нам читали лекцию о кибернетике, и лектор продекламировал стихи, написанные электронной машиной. Для поэта-декадента — находка! У меня просто мороз по коже пробегал, когда я слушала эти стихи: ведь в них образы есть почти осмысленные! Говоря об отношении человека к технике, машина пришла к такому заключению:

И за то ее ценит,
что, его заменяя, она
до конца никогда не заменит.

Тут машина рассуждала умнее многих людей, считающих себя незаменимыми. Ведь правда? Или это инженеры сами написали? — И Надя невесело рассмеялась; не разглядев в полутьме выражения Груздева, взяла его под руку. — Как вы думаете? Пусть у машины будет высшее образование, пусть она делает сложнейшие вычисления и овладеет переводом с иностранных языков, но только не подменяет человека в поэзии!

— Вы находите?.. — Груздев с трудом улавливал смысл ее слов: теперь, когда она впервые держалась с ним, как со своим сверстником, он боялся даже вздохнуть, неся на руке, точно величайшую драгоценность, ее легкую ладонь.

— Да, для этого надо чувствовать… любить, страдать, а машина, слава богу, на такие переживания не способна!

— И это говорите вы, человек, связавший жизнь с прогрессивным производством? — шутливо упрекнул Груздев, опять не уловив того, что ее волновало.

— Как работник я еще в будущем, а как человек хочу, чтобы машина не передразнивала мои чувства. Меня страшат автоматчики, приходящие в слепой восторг оттого, что их «умные» машины могут освободить от работы сразу тысячи человек. О людях-то надо помнить!

— Это не слепой восторг, а увлечение первооткрывателей, — мягко возразил Груздев, боясь, что вот сейчас ладонь Нади соскользнет с его локтя и оборвется ощущение возникшей близости. — Прогресс техники неизбежен и необходим, хотя за рубежом он обрекает на безработицу миллионы людей. Естественно, что вопрос автоматики стоит там остро.

— А у нас? — засматривая сбоку в лицо Груздева, Надя прижалась к его плечу.

Он шагал, не поворачивая головы, скованный, неловкий, почти счастливый.

— У нас рабочие тоже высвобождаются, но они сразу переходят на новые объекты. Наши возможности в этом отношении неисчерпаемы. Это позволяет нам стремиться к сокращению рабочего дня. Но, сокращая рабочий день, надо повышать производительность труда, и тут, как воздух, необходима та же автоматика.

— И жизнерадостные автоматчики? — Надя опять остановилась, резко отстранясь от Груздева. — Может быть, я теперь слишком мрачно смотрю на жизнь. Но вы знаете… во всяком случае, догадываетесь, отчего мне так тяжело! Вы, наверно, поняли все! Ну, скажите, как он мог? Ведь он любил меня, а поехал сватать другую. Что это такое, Алексей Матвеевич?

Она стояла перед Груздевым, требовательно ожидая ответа, на запрокинутом, белом в темноте лице чернели широко открытые глаза.

— Только не говорите о пережитках, о слабостях человеческих! Мы слишком часто и легко ссылаемся на них. Какие пережитки могут быть у Ахмадши, моего ровесника!

— А вы говорили с ним? — спросил Груздев, похолодев от того, что его иллюзии сразу развеялись.

— Он написал странное письмо с предложением расстаться на время, проверить наши чувства… Я не все поняла. Почему он так решил? Какие-то малодушные ссылки на отца! И я пошла на буровую. Хотела выяснить… И вдруг Равиль сказал, что отец увез его к невесте. Ахмадша ни разу не заикнулся мне о своей невесте, а она у него была! Значит, и ее обманывал! Приходил ко мне, планы строили, как жить будем, а она где-то ждала. Я в Каму бросилась вовсе не от тоски, не от любви. Любви уже не было. Неудачная оказалась. Ну и черт с ней! — с неожиданным озлоблением вырвалось у Нади. — Меня другое в воду толкнуло. Ведь я очень, очень много думала тогда и потом и сейчас все думаю… Отчего это у нас подлецы водятся, такие хорошие на вид подлецы! И я себе до ужаса противна стала из-за того, что самое лучшее, единственное — свою любовь — отдала бог знает кому! Человека в себе уронила. За это я и хотела наказать… казнить себя.