Собрание сочинений. Том 6

Но простое заявление о намерении сделать то-то и то-то не может послужить поводом для преследования меня ни со стороны уголовной, ни со стороны исправительной полиции. Нельзя даже утверждать, что оно непременно навлечет на меня ненависть или презрение граждан. Конечно, словесное заявление может быть выражением очень низкого, заслуживающего презрения и ненависти образа мыслей. Но разве в состоянии возбуждения я не могу сделать заявления, угрожающего поступками, на которые я совсем неспособен? Только поступки доказывают, насколько серьезно было заявление.

Кроме того, «Neue Rheinische Zeitung» пишет: «Говорят, будто г-н Цвейфель заявил…». Чтобы оклеветать кого-нибудь, я сам не должен ставить под сомнение свое утверждение, как это выражено здесь словом «говорят»; я должен выражаться категорически.

Наконец, господа присяжные, «citoyens», граждане, ненависть или презрение которых навлекло бы на меня обвинение в каком-нибудь действии, что, согласно статье 367, требуется для состава клеветы, эти citoyens, эти граждане в политических делах вообще больше не существуют. В этих делах существуют только приверженцы партий. То, что навлекает на меня ненависть и презрение среди членов одной партии, вызывает любовь и уважение со стороны членов другой партии. Орган теперешнего министерства, «Neue Preusische Zeitung», обвинил г-на Цвейфеля в том, что он своего рода Робеспьер. В глазах этой газеты, в глазах ее партии наша статья не навлекла на г-на Цвейфеля ненависти и презрения, а наоборот, освободила его от тяготеющей над ним ненависти, от тяготеющего над ним презрения.

Следует обратить сугубое внимание на это соображение не только в связи с данным случаем, а для всех случаев, когда прокуратура попыталась бы применить статью 367 к политической полемике.

Вообще, господа присяжные, если вы захотите применить статью 367 о клевете, как ее толкует прокуратура, к печати, то с помощью уголовного законодательства вы отмените свободу печати, которая была признана вами в конституции и завоевана революцией. Вы санкционируете таким образом любой произвол чиновников, вы дадите простор всякой официальной подлости, карая лишь разоблачение этой подлости. К чему же тогда лицемерное признание свободы печати? Если существующие законы вступают в явное противоречие с только что достигнутой ступенью общественного развития, то именно вашей обязанностью, господа присяжные, является сказать свое веское слово в борьбе между отжившими предписаниями закона и живыми требованиями общества. Тогда ваш долг опередить законодательство, пока оно не осознает необходимости удовлетворить потребности общества. Это самая благородная привилегия суда присяжных. В рассматриваемом случае, господа, задача эта облегчается вам самой буквой закона. Вы должны лишь толковать его в духе нашего времени, наших политических прав, наших общественных потребностей.

Статья 367 заканчивается следующими словами:

«La presente disposition n'est point applicable aux faits dont la loi autorise la publicite, ni a ceux que l'auteur de l'imputation etait, par la nature de ses fonctions ou de ses devoirs, oblige de reveler ou de reprimer». «Настоящее постановление неприменимо к действиям, которые закон разрешает предавать гласности, а также к таким, разоблачение или пресечение которых было обязанностью лица, возбудившего обвинение, в силу его служебных функций или его долга». {Курсив Маркса. Ред.}

Нет сомнения, господа, что законодатель не имел в виду свободную печать, когда он. говорил о долге разоблачения. Но так же мало думал он и о том, что этот параграф будет когда-нибудь применяться к свободной печати. Как известно, при Наполеоне не существовало никакой свободы печати. Поэтому, уж если вы хотите применять закон к такой ступени политического и социального развития, для которой он вовсе не предназначался, то применяйте его целиком, толкуйте его в духе нашего времени — и пусть на благо печати пойдет и заключительная фраза статьи 367.