Собрание сочинений. Том 6

Статья 367, в том ограничительном смысле, как ее толкует прокуратура, исключает доказательство истины и позволяет разоблачение лишь тогда, когда оно опирается на официальные документы или на состоявшиеся уже судебные приговоры. Но зачем же печати разоблачать post festum {после праздника, т. е. после того, как событие произошло, задним числом. Ред.}, уже после вынесения приговора? Она по своему призванию — общественный страж, неутомимый разоблачитель власть имущих, вездесущее око, стоустый глас ревниво охраняющего свою свободу народного духа. Если вы будете толковать статью 367 в этом смысле — а вы должны так толковать ее, если не хотите упразднить свободу печати в интересах правительственной власти, — то Code дает вам в то же время оружие против злоупотреблений со стороны печати. Согласно статье 372, если кто-либо выступит с разоблачением, то судебное преследование против него и приговор о наличии клеветы должны быть отложены, пока ведется следствие по поводу разоблачаемых фактов. Согласно статье 373, разоблачение, оказавшееся клеветническим, карается.

Господа! Достаточно бросить только беглый взгляд на инкриминируемую статью, чтобы убедиться, что «Neue Rheinische Zeitung», нападая на местную прокуратуру и жандармов, была весьма далека от какого бы то ни было намерения нанести оскорбление или возвести клевету, она лишь исполняла свой долг разоблачения. Допрос свидетелей доказал вам, что относительно жандармов мы сообщили только действительно имевшие место факты.

Но вся суть статьи «Neue Rheinische Zeitung» заключается в предсказании последовавшей потом контрреволюции, в нападении на министерство Ганземана, которое ознаменовало свой приход к власти странным заявлением, что чем многочисленнее полиция, тем свободнее государство. Это министерство вообразило, что аристократия уже побеждена и что теперь у него лишь одна задача: лишить народ его революционных завоеваний в интересах одного класса — буржуазии. Так оно подготовляло почву для феодальной контрреволюции. В инкриминируемой статье мы разоблачали всего-навсего лишь одно, выхваченное из окружающей нас среды, очевидное проявление систематической контрреволюционной деятельности министерства Ганземана и вообще немецких правительств.

Невозможно рассматривать аресты в Кёльне как изолированное явление. Чтобы убедиться в противном, достаточно бросить хотя бы беглый взгляд на тогдашние события. Незадолго до этого начались преследования печати в Берлине, для чего воспользовались параграфами старого прусского права. Несколько дней спустя, 8 июля, был арестован Ю. Вульф, председатель дюссельдорфского Народного клуба, и были произведены домашние обыски у ряда членов комитета этого клуба. Присяжные оправдали впоследствии Вульфа, да и вообще ни одно из политических преследований того времени не получило санкции суда присяжных. Того же 8 июля офицерам, чиновникам и сверхштатным чиновникам в Мюнхене было запрещено принимать участие в народных собраниях. 9 июля был арестован Фалькенхайн, председатель общества «Германия» в Бреславле. 15 июля обер-прокурор Шназе выступил в дюссельдорфском Союзе граждан с настоящей обвинительной речью против Народного клуба, председатель которого был 9-го арестован по его же требованию. Вот вам пример высокого беспристрастия прокуратуры, пример того, каким образом обер-прокурор выступает одновременно в качестве приверженца определенной партии, а приверженец партии — в качестве обер-прокурора. Невзирая на начатое против нас дело из-за наших нападок на Цвейфеля, мы разоблачили тогда Шназе^[191]. Он, правда, поостерегся что-нибудь ответить нам. В тот самый день, когда обер-прокурор Шназе выступил со своей филиппикой против дюссельдорфского Народного клуба, королевским приказом был закрыт Демократический окружной союз в Штутгарте. 19 июля был распущен Демократический студенческий союз в Гейдельберге,

27 июля — все демократические союзы в Бадене, а вскоре затем в Вюртемберге и Баварии. И мы должны были молчать при таком явном предательском заговоре всех немецких правительств против народа? Прусское правительство не осмелилось тогда сделать то, на что решились баденское, вюртембергское и баварское правительства. Оно не осмелилось, потому что прусское Национальное собрание начало догадываться о контрреволюционном заговоре и становиться на дыбы против министерства Ганземана. Но, господа присяжные, я заявляю откровенно, с полнейшим убеждением в правоте своих слов: если прусская контрреволюция вскоре не разобьется о прусскую народную революцию, то и в Пруссии будет совершенно уничтожена свобода союзов и печати. Уже сейчас она частично уничтожена путем введения осадных положений. В Дюссельдорфе и в некоторых округах Силезии осмелились даже восстановить цензуру.