Собрание сочинений. Том 6

Из этих старых отношений они возникли, вместе с ними они должны и погибнуть. Они неизбежно изменяются вместе с изменяющимися условиями жизни. Сохранение старых законов наперекор новым потребностям и запросам общественного развития есть, в сущности, не что иное, как прикрытое благочестивыми фразами отстаивание не соответствующих времени частных интересов против назревших общих интересов. Это сохранение почвы законности имеет целью сделать такие частные интересы господствующими, в то время как они уже не господствуют; оно имеет целью навязать обществу законы, которые осуждены самими условиями жизни этого общества, его способом добывания средств к жизни, его обменом, его материальным производством; оно имеет целью удержать у власти законодателей, которые отстаивают только частные интересы; оно ведет к злоупотреблению государственной властью, чтобы интересы большинства насильственно подчинять интересам меньшинства. Оно ежеминутно становится, таким образом, в противоречие с существующими потребностями, оно тормозит обмен, промышленность, оно подготовляет общественные кризисы, которые разражаются в виде политических революций.

Вот истинный смысл приверженности к почве законности и сохранения почвы законности. И исходя из этой фразы о почве законности, покоящейся либо на сознательном обмане, либо на бессознательном самообмане, обосновывали созыв Соединенного ландтага, заставили этот ландтаг фабриковать органические законы для Национального собрания, сделавшегося необходимым благодаря революции и порожденного этой революцией. И на основании этих законов хотят судить Национальное собрание!

Национальное собрание представляло современное буржуазное общество в противоположность феодальному обществу, представленному в Соединенном ландтаге. Оно было избрано народом, чтобы самостоятельно выработать конституцию, которая соответствовала бы жизненным отношениям, пришедшим в столкновение с существовавшим до сих пор политическим строем и существовавшими прежде законами. Оно было в силу этого с самого начала суверенным, учредительным собранием. И если оно, несмотря на это, опустилось до соглашательской точки зрения, то это было лишь чисто формальной вежливостью по отношению к короне, простой церемонией. Мне незачем здесь вдаваться в рассмотрение вопроса, имело ли Собрание право, вопреки народу, становиться на позицию соглашения. Оно придерживалось мнения, что следует предотвратить столкновение с короной с помощью доброй воли обеих сторон.

Но одно уж несомненно: законы от 6 и 8 апреля, принятые по соглашению с Соединенным ландтагом, были формально недействительны. Материально они имеют только тот смысл, что формулируют и устанавливают условия, при которых Национальное собрание могло бы быть действительным выражением народного суверенитета. Законодательство Соединенного ландтага было лишь формой, которая избавляла корону от унизительной для нее необходимости провозгласить: я побеждена!

Теперь, господа присяжные заседатели, перехожу к более детальному разбору речи прокурора.

Прокурор сказал:

«Корона уступила часть власти, которая всецело находилась в ее руках. Даже в обыденной жизни отказ от чего-нибудь не идет дальше прямого смысла слов, в которых этот отказ сформулирован. Но закон от 8 апреля 1848 г. не предоставляет Национальному собранию права отказа от уплаты налогов и не назначает Берлин непременной резиденцией Национального собрания».

Господа! В руках короны находились обломки власти; корона поступилась властью, чтобы спасти ее обломки. Вы помните, господа, как король, тотчас же по вступлении на престол, в Кенигсберге и Берлине буквально ручался своим честным словом, что никогда не согласится на конституционный образ правления. Вы помните, как король в 1847 г. при открытии Соединенного ландтага давал торжественную клятву, что не потерпит клочка бумаги между собой и своим народом. А между тем после мартовских событий 1848 года король сам себя провозгласил в октроированной им конституции конституционным королем. Он поставил между собой и своим народом эту беспочвенную чужеземную галиматью — клочок бумаги. Рискнет ли представитель прокуратуры утверждать, что король добровольно опроверг столь явным образом свои торжественные заверения, что он добровольно перед лицом всей Европы взял на себя вину в вопиющей непоследовательности, допустив соглашение или конституцию? Король пошел на те уступки, к которым его вынудила революция. Не больше и не меньше!