Собрание сочинений. Том 7

Директор хозяйственного магазина,
ты влез в итальянские мокасины,
склеенные из немецких обоев,
таких,
          что навряд ли достанешь и с боем.
На рыжей руке,
                         отдающей мастикою,
часы на браслете из платины тикают.
Вот как алхимики наши маститы —
делают
            платину
                         из мастики!
Директор хозяйственного магазина,
ты прешь в «мерседесе» неотразимо.
Поставь колпаками к нему самоделки —
тобою припрятанные тарелки,
японские,
                с видами Фудзиямы,
из тайной твоей подприлавочной ямы.
С кассетной нэпмановской Одессой,
с аэрофлотскою стюардессой,
с усмешкой кривой
                               надо всеми и всем
ты катишь надменно
                                  на Бони Эм.
В квартире твоей стоят,
                                       нечитаемые,
как мебель души,
                             Пастернак и Цветаева.
Зачем же ты отнял их
                                    у студента,
еще никогда не вдыхавшего «Кента»?
В стране
              Толстого и Достоевского
ты вырос в гиганта,
                                торговец стамесками?
Будь проклят,
                       алхимик и лжечародей,
строитель страдающих очередей!
Могли ли представить Рублев и Радищев,
что ты на их прахе,
                               подонок,
                                             родишься?
И разве матросы шли с песней на Зимний,
чтоб ты властвовал в хозмагазине?
Директор хозяйственного магазина,
мастика историю
                            не погасила,
не склеил историю
                              спрятанный лак.
Ее не зажмешь
                        вместе с взяткой в кулак.
И встанет
                над миром торгашеским,
                                                        чуждым
эпоха
         с карающим классовым чувством!

10 октября 1980

Киоск звукозаписи

Памяти Высоцкого

Бок о бок с шашлычной,
                                        шипящей так сочно,
киоск звукозаписи
                              около Сочи.
И голос знакомый
                              с хрипинкой несется,
и наглая надпись:
                             «В продаже Высоцкий».
Володя,
             ах как тебя вдруг полюбили
со стереомагами
                           автомобили!
Толкнут
             прошашлыченным пальцем
                                                          кассету,
и пой,
          даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит
                                в игрушечке-«Ладе»
со шлюхой,
                   измазанной в шоколаде,
и цедит,
             чтоб не задремать за рулем:
«А ну-ка Высоцкого мы крутанем!»
Володя,
             как страшно
                                 меж адом и раем
крутиться для тех,
                              кого мы презираем!
Но, к нашему счастью,
                                     магнитофоны
не выкрадут
                    наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы
                                                 и Нью-Йорка,
для части планеты,
                               чье имя – «галерка»,
и ты к приискателям
                                  на вертолете
спускался и пел у костров на болоте.
Ты был полу-Гамлет
                                 и полу-Челкаш.
Тебя торгаши не отнимут.
                                          Ты наш…
Тебя хоронили, как будто ты гений.
Кто – гений эпохи. Кто – гений мгновений.
Ты – бедный наш гений семидесятых,
и бедными гениями небогатых.
Для нас Окуджава
                              был Чехов с гитарой.
Ты – Зощенко песни
                                  с есенинкой ярой,
и в песнях твоих,
                            раздирающих души,
есть что-то
                  от сиплого хрипа Хлопуши!
…Киоск звукозаписи
                                  около пляжа.
Жизнь кончилась.
                              И началась распродажа.

Рига, декабрь 1980

Завещание Симонова