Собрание сочинений. Том 7

Как завещано было последним
                                                  чуть дышащим словом,
прах поэта
                 развеяли под Могилевом.
Из раскрытых ладоней
                                     тот прах зачерпнувшего сына
с каждым присвистом ветра
                                             по крохам отца уносило.
Тело мужа
                 вдова осторожно сдувала с ладоней,
и садился тот пепел
                                на чей-то платок,
                                                            тоже вдовий.
Там, где выбрался чудом поэт
                           в отступлении под «мессершмиттами»,
прах,
         летя на могилы,
                                  шептался со всеми убитыми.
И кружились частички поэта,
                                                то в люльку упав,
                                                                     то в колодец.
В избы тихо влетали,
                                   прижавшись к глазам Богородиц.
То, что было рукой,
                             написавшей: «Ты помнишь, Алеша…»,
пеплом падало в пыль,
                                     под ногами невидимо лежа.
То, что было глазами,
                                   садилось на стебли пшеницы.
Крошки сердца
                         клевали нечаянно с зернами птицы.
Ко всему, что оплакал
                                    и что не оплакал,
возвращался поэт
                             благодарно развеянным прахом.
Ну а если поэт
                        был виновен хоть в чем-то,
                                                                   когда-то —
перед всеми людьми
                                 дал развеять себя виновато.
Упрекали его,
                       что «разбрасывается по жанрам»,
а себя он разбрасывал
                                    и по полям
                                                      и пожарам.
Даже в мертвых, оставшись к другим,
                                                             как в живых,
                                                                     неревнивым,
он руками вдовы
                        сам себя разбросал по лесам и по нивам.
Тем забвенье,
                      кто жил скопидомски,
                                                          прижимисто…
Слава тем,
                 кто разбрасывается
                                                 прижизненно!
Да хранит благодарная память планеты —
как посмертно
                       разбрасываются
                                                  поэты!

Декабрь 1980

Вместо предисловия

«Мы не судьи с тобою. Мы вина…»

Г. Красников

Вот книга первая поэта.
Она не слишком приодета,
и на коленях – пузыри,
и локти светят изнутри.

Но сквозь потертость, небогатость

вдруг проступает виноватость,
а среди всех богатств страны —
величье понятой вины.

Во всех, играющих в невинность,

есть нечто хуже, чем наивность.
Блажен единственный судья,
судящий прежде всех – себя.

Глас: «Я виновен!» – дело чести.

Мы виноваты все во всем,
и невиновны, только если
с повинной голову несем.

И это мужество и зрелость

перед собою и страной —
найти внутри такую смелость
быть не судьею, а виной.

Декабрь 1980

Афганский муравей