Собрание сочинений. Том I

Допустим на время справедливость этих указаний, формулированных нами в самой невыгодной для академии форме и в самой, по-видимому, победоносной для ее противников. При всем том сами по себе эти указания могут только требовать благоприятных для академии мероприятий, которые бы сближали ее с жизнью, подымали самодеятельность, усиливали научную производительность. Увы, наши обличители совсем не туда клонят дело. Они приводят эти указания лишь к тому, чтобы затем обрушиться на академию градом других упреков, чтобы представить эти недочеты последствием положительной злой энергии, будто бы наполняющей жизнь академий. Поэтому улучшение последних должно состоять не в усилении добрых начал академической жизни, а исключительно в подавлении злых, добрых же они у нее и не находят. Отсюда воззвания к карам, к изгнаниям, ко всякого рода подавлениям и воспрещениям. Миссионеров и деятельных ревнителей у нас мало не потому, чтобы академия не умела или еще не успела их воспитать, а потому, что она и не сочувствует Церкви, что она индифферентна, даже враждебна ей. В академии нет почвы для воспитания святой ревности пастырей, здесь только рационализм да искание своих личных интересов, только ученая гордость да нежелание знаться с нуждами нравственной жизни народа и общества. «Академию, – слышим мы далее, – нужно пересоздать, должно сотрясти ее прежние устои как лишенные нравственного содержания…»

Ну что же? И…? «И… и создать новые».

Питомец академии взволнован, оскорблен, уничтожен; светлый облик академических воспоминаний, забрызганный такою грязью, разрывает его душу на части, но он снова собирается с мыслями и спрашивает: откуда же вы возьмете эти устои?

Действительно, нельзя же их изобрести из собственной головы, создать воображением, если действительная жизнь нам их не предъявляет. Что же ответит собеседникобличитель? Если он лицо светское, то так-таки ничего и не ответит, и если духовный или полудуховный, то, подобно «православному», будет указывать на прежний строй академий дотолстовского времени. На него, впрочем, указывают и светские совопросники, т. е. те немногие из них, которые несколько знакомы с нашей историей. Они стараются представить дело так, будто тот строй с нынешним ничего общего не имеет, а разница между ними прежде всего начинается с того, что тогда академия была согнута в бараний рог, а теперь получила множество привилегий. Итак, лечение самое простое: снова придавить ее во всех направлениях, – и все пойдет по-старому.

В ответ на такое предложение, согласно принятому нами правилу, станем опять в самую невыгодную для нас позицию: допустим, что малое доброе из старых академий утрачено, и пожелаем его возвратить. Но удовлетворили ли бы мы наших порицателей? Давала ли тогдашняя академия миссионеров? Проповедников? Публицистов? Влияла ли на общество? Во всяком случае, гораздо меньше и слабее, чем настоящая. Правда, тогда, говорят, было больше послушания и покорности в студентах и даже в наставниках, но шли ли эти студенты к раскольникам, к сектантам, к язычникам, шли ли священниками в села, в городские приходы псаломщиками, в захолустные городишки законоучителями, в уездные училища преподавателями?

Нет, тогдашний академист знал себе цену. Прежде всего, не верю, чтобы больший процент их принимал священный сан, чем теперь; во-вторых, сомневаюсь и в том, чтобы из академии выносилась большая способность к пастырскому деланию, чем ныне. Академия была дальше от жизни, была замкнутее в отвлеченно-книжном или сословном интересе.

Но, скажут нам, за то больше выходило деятелей крупных, высоко одушевленных, почти святых. Не знаем мы этой статистики, но, пожалуй, и согласимся условно; мы не задаемся мыслью доказывать превосходства настоящего перед прошлым. Пожалуй, заявим готовность, чтобы академии вдруг стали совершенно тем же, чем были до шестидесятых годов, хотя те же критики тогда будут еще менее довольны нами, но теперь мы возражаем против самого способа превращения.

В самом деле, почтим старость и преклонимся перед иерархами, профессорами и пастырями, учившимися в то время и поныне украшающими собою Церковь. Но, спросите, откуда они возросли? Разве из запрещений, побоев, страхов, которыми порицатели академии хотят исправлять нас?