Собрание сочинений. Том I

Разошлись мы по аудиториям; одушевления было тогда больше, чем ныне. Несколько профессоров были завзятые ораторы и моралисты. Теперь они умерли, а все, как живые, в памяти нашей. Каковы были их убеждения? Преимущественно славянофильские и всегда религиозно-патриотические…

Впрочем, о двух профессорах говорили, что они неверующие. Преподавали они философские науки и хотя в спиритуалистическом направлении, но с таким беспристрастием и подробностью излагали отрицательные теории, что были между нами подозрительные умы, которым казалось, что за этим беспристрастием скрывается неверие или, по крайней мере, индифферентизм. Помню, во дни академических праздников некоторые студенты сговаривались оглядываться поочередно, чтобы усмотреть, крестится ли такой-то и такой-то. Показания соглядатаев были как-то несогласны и сбивчивы, а потому мы оставались при некотором подозрении. Но вот переходим на третий курс; разбираем кандидатские темы. Я почему-то выбрал ее именно у одного из подозреваемых: пришлась тема по сердцу, да и раньше случалось заниматься поставленным в ней вопросом. Набрал я, как полагается, французских и немецких книг и уехал на вакации. Начитался ими вдоволь, а по возвращении подхожу к своему профессору и прошу у него содействия к выписке французского Секретана. «Зайдите ко мне, я вам дам свою», – а сам смотрит в землю. О нем говорили, будто он не знает в лицо ни одного знакомого, что будто он однажды вошел в чужую пустую аудиторию, откланялся, прочитал лекцию, снова откланялся и вышел, не подозревая, что читал стенам. Так был человек застенчив, мудрено ли, что стеснялся обнаруживать свои убеждения, когда этого не требовалось характером преподаваемой науки. К этому человеку звонился я на другой день.

Когда я звонил, то я чувствовал себя прескверно. Я и учителей боялся, а профессор был в моем сознании если и не полубогом, то, во всяком случае, человеком необыкновенным, входить же в дом такого человека мне ни разу не приходилось еще; казалось, у него все должно быть особенное – и диваны, и занавески, и шкафы. Скоро мне отворили, и я вошел в прихожую холостой квартиры своего патрона. Вход в залу был налево открытый, а направо запертая дверь в другую комнату. «Доложите, что студент за книгой», – и дожидаюсь в передней. «Не знаю, где они», – отвечала служанка и приотворила дверь направо в кабинет. Были осенние сумерки. Вдруг вижу в кабинете мягкий свет лампады. Смотрю внимательнее и вижу киот, в нем образ Божией Матери и деревянное Распятие. Ну, слава Богу, кончились мои сомнения, уже теперь я задам товарищам, сомневавшимся в религиозности моего патрона. «Пожалуйста», – вдруг раздается голос из залы. Я бросился на голос, как был – в пальто и калошах – до приличия ли при таком смешанном настроении. Подхожу, мне пожимают руку и дают книгу. «А прочитали ли вы те две главных книжки?» – спрашивает профессор. Я заволновался: «Как же, но ведь это же грубое отрицание евангельской истории, а не научное ее объяснение». «О, конечно, – с грустью, но и с мягким сочувствием к моей искренности отвечал собеседник, – чрезвычайно тяжелое настроение выносишь от такого чтения, – продолжает он со вздохом, – а ведь моя наука требует это постоянно». «Ага! – мелькнуло у меня в голове. – Теперь конец сомнениям!» И, как школьник, нашедший запрятанный гостинец, побежал я прочь, еле простившись с профессором, который очевидно хотел еще поговорить, но по собственной застенчивости не сумел меня удержать; сомневаюсь, чтобы он запомнил и мою наружность, потому что, стоя против меня, все время смотрел в пол, запачканный моими калошами.

Другого нельзя назвать застенчивым, но никогда на лекциях не слышали мы от него о Христе или о Церкви. Правда, и наука-то была светская, но, кажется, отчего бы не проговориться? Ведь знает, что его уважают: один авторитет его помог бы опознаться студенту в мировоззрении. Он был семьянин и посещал с семьей богослужение, но это нам казалось недостаточно убедительным: может быть, ради детей.

С таким недоумением я и курс кончил да, вероятно, с ним бы остался, если б Бог не свел меня с профессором верст за 700 от академии в одном большом монастыре. Перехожу я от святыни к святыне и встречаю его огромную фигуру: «Вы здесь как?» – «Я-то на богомолье, а вы-то вот как?» – «И я затем же; только вот вы были в М-й церкви? Она заперта». – «Был, мне знакомый монах отпер». – «Окажите, батенька, протекцию, а то ведь уважать, не побывши там, стыдно». Я чуть рта не открыл от удивления; церковь отворили, и мой собеседник растянулся перед ракой во весь гигантский рост, потом благодарил за содействие.