Собрание сочинений. Том I

Мы совершенно согласны с тем, что академическое образование должно стоять ближе к жизни Церкви, к нравственным интересам общества и народа, нежели в настоящее время. Но зависит это сближение очень мало от самих академий. Строй академической жизни и характер занятий определяется действующим уставом, который в существенных чертах все тот же, каким он был введен 30 лет тому назад, когда из академий хотели сделать учительский институт без внесения в них педагогической практики. В недавнем времени предпринят ряд мероприятий, вносящих в жизнь академии дух более церковный, но эти мероприятия очень робки и слабы и при том характера чисто отрицательного, стеснительного и вдобавок чрезвычайно общего. То идет речь об усилении богослужения, то о более специальном содержании курсовых сочинений, а то вдруг вносится реформа совершенно иного духа, как, например, введение университетской формы для студентов академии только с белыми пуговицами вместо желтых.

Как бы сочувственно ни смотреть на эти мероприятия, но все же сохраняется то положение, что академия поставлена в условия жизни отдельной от Церкви, более отдельной, чем всякая другая профессиональная школа с тою отраслью жизни, к которой готовит своих питомцев, например народных учителей, офицеров, моряков, медиков, инженеров, живописцев.

Строй студенческих обязанностей таков, что наиболее усердное исполнение последних, взятое отдельно от других, чисто бытовых сторон студенческой жизни, ближе всего создает из юноши ученого специалиста, даже не преподавателя семинарии, еще менее преподавателя духовного училища, именно специалиста в смысле автора компилятивных диссертаций по той или иной отрасли богословского знания.

Лет 30 тому назад такой строй жизни имел смысл, потому что семинарии нуждались в преподавателях, да и самые богословские кафедры в профессорах. Ныне в этом отношении громадное перепроизводство. Из 200 академистов, ежегодно оканчивающих курс в четырех академиях, 180 желают идти на пресловутое педагогическое поприще, а попадают на него лишь человек 100, да и то размещаются они целых два года. Из этих 100 не более 40 поступают в семинарии, а большинство привлекаются к первоначальному обучению в училищах. Да и эти-то 40 счастливцев получают вовсе не излюбленные ими предметы, а случайно открывшиеся вакансии. Статистика далее убеждает нас в том, что из академического курса в 50 человек научной деятельности посвящают себя дрое, твое и даже меньше. Нужно ли говорить о том, что теперешняя чисто ученая постановка академического образования не может охватить, увлечь юношество, которое знает, что все равно через четыре года его навсегда отвлекут от научной деятельности. Правда, наш семинарист трудолюбив и любознателен бескорыстно, умственный труд для него самый подходящий и дорогой его сердцу, но согласитесь и с тем, что молодой человек 23 лет не может не смотреть вперед себя, не думать о том, что ожидает его через два-три года. И вот у него в перспективе преподавание латинских вокабул в уездном училище в продолжение десяти лет, двадцати лет, целой жизни. А священство? Идут академисты и в священники, но идут те, которых жизнь складывается по чисто внутренним основаниям вне влияния житейской обстановки. Таких людей везде очень и очень немного. Священство далеко от студентов академий не по их собственной настроенности, а по той постановке жизни, которая дана академии извне, сверху.

Итак, следует убавить ученой суши? уменьшить курсы наук? – сочувственно перебивают нас современные критики академии. Нет, всего менее. Напротив, нам думается, что должно заботиться о том, чтобы трудолюбивейшие и любознательные студенты получали бы выход из нее более благоприятный, чем преподавательское звание. На последнем курсе студентов всегда охватывает ученый жар и всегда выходит человек восемь-десять вполне достойных того, чтобы стать чисто учеными работниками. Они были бы полезнейшими членами ученых комиссий, издательских или переводческих обществ, талантливыми журналистами и т. п., а их сажают за греческий букварь в Ирбит или Белебей, да и то после годичной голодовки. Много в академии учености и философии, но не с избытком, а даже, наоборот, с недочетом. Этот недочет чувствуют именно те питомцы ее, которые вступают на поприще благовестников евангельского учения в нашем маловерующем обществе. Сближаясь с ним, они видят, что литература и так называемые общественные науки им известны слишком мало, чтобы удовлетворить современную публику, настолько пропитанную теми и другою, насколько татары алькораном или евреи талмудом. Современный пастырь должен быть хозяином в воззрениях века на все стороны бытия и жизни, должен ясно сознавать их согласие или несогласие с учением христианским, должен уметь дать оценку всякой философской идее, хотя бы вскользь брошенной в модной повести или журнальной статье, и потому не сетуйте, если ему подробно раскрывают системы Кантов и Контов. Верьте, что и этого мало для его дальнейшей деятельности, придется снова многое перечитывать, а, может быть, и некогда будет.