Собрание сочинений. Том I

Обвинения в высшей степени несправедливые. Прежде всего следует признать, что юношество академическое и в умственном, и в нравственном, и в религиозном отношении без всякого сравнения лучше всякого другого юношества, обучающегося в высших учебных заведениях. Правда, многих студентов академии охватывает горячка бурных сомнений, некоторых – временный разгул, но очень, очень немногие продолжают предаваться этого рода грехам до окончания курса. То и другое состояние есть временное омрачение, к которому надо относиться внимательно, но осторожно, чтобы вместе с плевелами не была исторгнута и пшеница. Юношеские кутежи студентов академии – явление настолько редко, что не только для студентов университета, но и для гимназистов они показались бы детскими. Обвинение студентов в беспробудном пьянстве может касаться едва ли двух процентов из них, да и эти злосчастные души испорчены по большей части в семье своей еще с детства. А каков процент студентов никогда ничего не пьющих, совершенно невинных, глубоко религиозных и скромных? Они составляют безусловное большинство, и если все-таки физиономия студенческой жизни определяется не ими, а часто двумя, тремя фразерами, то в этом виноват опять строй и быт нашей духовной школы или, точнее, исторический строй православного духовенства, в котором добрая энергия обращалась почти всегда в подвиг чисто личного аскетического благочестия, а влияние на общественные дела захватывалось людьми, наименее достойными. Изменить подобное положение дел можно лишь сверху, именно через внесение самодеятельности в религиозное развитие учащегося юношества, через привлечение его к участию в том деле, к которому оно готовится.

Об одном, впрочем, грехе следует оговориться. Пороки против седьмой заповеди, служащие в светских училищах предметом похвальбы и самых откровенных или, точнее, самых наглых сообщений, в академии остаются предметом стыда, тщательно скрываемого. Здесь сказывается влияние добрых нравов духовного сословия, отличающегося примерным целомудрием.

Но студенты упрямо отстраняются от служения Церкви и предпочитают все светское. Тут, как сказано, есть доля правды, но доля довольно скромная. Как ни странными покажутся дальнейшие строки, но просим верить, что духовное юношество, быть может, менее, чем светское, понимает высоту служения священнического. Теоретически оно разъясняется ему чрезвычайно плохо, в виде совершенно общих, отвлеченных и напыщенных фраз, ничего не говорящих уму и сердцу, а практической жизни общества наши студенты совершенно не знают, ибо живут в полном от нее отрешении, как замкнутого духовного сословия. Их представление о священнике складывается чисто эмпирически, через наблюдение прежде всего над домашним бытом своего папаши, причем высшие стороны деятельности последнего, если даже он и добрый пастырь, начинают сознаваться ими мало-помалу и нередко уже гораздо после того, как у юноши сложились те или другие жизненные симпатии. По отношению к званию священника духовный воспитанник почти то же, что Даламбертова нянька по отношению к своему гениальному питомцу, которого она считала за самого обыкновенного барина и не могла в толк взять, за что перед ним все преклоняются, когда он ни чем не отличается от прочих господ: так же, как они, встает, завтракает, обедает и проч. Чтобы понимать высоту пастырского служения, чтобы сознавать, почему пастырь, по слову Златоуста, настолько же выше мирянина, насколько пастух выше бессловесных овец или даже более того («Беседа о священстве»), – для этого нужно знать жизнь, видеть все зло, причиняемое людям от маловерия и от непросвещенности в вере, и отсюда уже соображать, сколько может и должен пастырь вносить в жизнь блага, мира, света. Здесь происходит нечто подобное оценке докторской практики со стороны пациентов и со стороны его семейных; последние с детства смотрят на врачебное дело как на прескучную обязанность, заставляющую отца постоянно исчезать из дому, затем окуриваться уксусом и не подпускать к себе никого. Напротив, пациенты считают его высшим благодетелем людей, вносящим в скорбящую семью надежду и затем незаменимую радость.

Ознакомьте духовных воспитанников со сладостью духовной милости, в преподании которой заключается сущность пастырского подвига, и смотрите, как дружно пойдут они на святое дело. Пример Петербургской академии налицо. Время теперь благоприятное: отрасли пастырской деятельности стали более многочисленны и разнообразны, нежели 30 лет тому назад, да и дух семинаристов и академистов утверждается в более церковном направлении. Один из ваших товарищей пишет мне, что приехавшие в Казанскую академию новички скоро узнали, что в нынешнем году можно беспрепятственно поступить в университеты, и что же? Этим правом воспользовались только провалившиеся на приемном экзамене, да и то уходили из академии со скорбью, даже со слезами, а один из поступивших в университет сейчас же перешел в академию, как только получил на то право, благодаря переезду его матери на житье в Казань.