Собрание сочинений. Том I

Мы глубоко убеждены в том, что наблюдатель спокойный и чуждый пристрастия согласится с нами. Он признает, что академическая среда, и учащая, и учащаяся, обладает высокими нравственными задатками, так что умелый вызов их к жизни и деятельности есть единственное, но притом и верное средство к тому, чтобы наша Церковь воссияла перед миром во всей своей божественной красоте и пастырство воссияло свет Евангелия на сидящих во тьме и сени смертной.

Заметки о нашей духовной школе 167

I

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится

(1 Кор. 13, 4)

Над одним нашим почетным оратором-публицистом подшучивали, говоря, что он все свои речи, статьи и лекции начинает и оканчивает цитатами из Достоевского и Аксакова. Но что делать, если эти два великие духа обняли собою чуть не все стороны нашей жизни, так что и нам в своем довольно специальном вопросе приходится начинать речь теми же словами, коими начинался знаменитый первый номер бессмертной аксаковской «Руси».

Казенщина, повторим ее первую мысль, казенщина – вот то ужасное слово, которое тормозит, опошляет и окончательно губит нашу жизнь во всевозможных ее проявлениях. Но если казенщина так гибельно отражается на жизни государственно-общественной, то в жизни церковной гибельнее ее, кажется, нет ни одной беды и напасти. Если русская народная жизнь в складе русских характеров и в свойствах русского быта сложилась в известный тип, настолько определенный, что он уже не может укладываться в какие угодно рамки административных искусственно придуманных теорий; если подобные теории вызвали то печальное явление, что русский человек считает область официальных отношений совершенно чуждою каких бы то ни было нравственных обязательств и готов с клятвою лгать на судебной присяге, лгать в бумагах и отчетах, лгать всюду, где речь идет о «казенном» деле, то в области церковной жизни, где к этому определенному через тысячелетнюю историю русскому бытовому типу присоединяется еще более определенная доктрина православного учения, чувствующего свою авторитетность как авторитетность Сына Божия, принесшего его с неба на землю, в области церковной, говорю, эта казенщина, это неумение сообразовать административные приемы с принципами боговдохновенного пастырского учения и его усвоения русскими сердцами, эта схоластика, этот бездушный формализм «изблевывается из уст» (см. Откр. 3, 16) живого тела Христова, не прививая к нему добрых начал, которые он желал бы вносить в церковную администрацию и церковную школу. Действовавший с 1867–1869 годов Устав Духовных академий и семинарий признается теперь в административных и иных духовных сферах чуждым церковности, сродным протестантству, и потому он заменен в 1884 году новым уставом, новыми учебными программами и педагогическими мероприятиями, возвращающими духовную школу к дореформенному состоянию если не во всех отношениях, то во многих. В дополнение к последнему уставу Святейшим Синодом издается за последние три года ряд указов, которыми то воспрещается чтение воспитанниками семинарий известных книг (в том числе романов Гончарова и Л. Толстого, рекомендованных семинарскою же программой) нерелигиозного направления, то воскрешается выход семинаристов по будням в город без уважительной причины, а недавно, по единогласному свидетельству столичных газет, в академии разослан циркуляр о распространении той же меры и на студентов Духовных академий, причем предписывается вручать каждому выходящему билетик, который он должен по возвращении предъявить инспектору, а в случае опоздания подвергаться наказанию и даже увольнению.

Не наше дело рассуждать относительно общей состоятельности подобных мероприятий, но мы упоминаем о них, чтобы читатель мог видеть, насколько общее направление высшей духовной педагогики далеко от того, чтобы устремлять свое внимание на пополнение существующих пробелов нашего пастырского воспитания, заботясь исключительно о регламентации внешней стороны школьной жизни.