Собрание сочинений. Том I

Но ведь благодаря этому он сам проникается сомнениями! Благодаря этому он Библию и отцов мало знает!

Мало-то мало – это правда, но не благодаря этому. Этого у нас прежде и вовсе не было в духовной школе, а Библии и отцов русские, по правде сказать, никогда хорошо не знали; были знатоки и до Петра Первого, и после его в виде только исключения. Здесь уж книги в руки грекам – это их преимущество, а славяне, к сожалению, никогда не были ни библеистами, ни патрологами. Мириться, однако, нельзя с таким положением богословского развития, но как дело поправить?

Ответ на такой вопрос есть в то же время и ответ на другой вопрос, заключавший наше первое письмо: как приблизить к Церкви жизнь и занятия академических студентов? Должно возбудить в них религиозную и богословскую самодеятельность. Мы глубоко убеждены в том, что исполнить это условие – значит найти философский камень нашего богословского образования и воспитания. Вот пусть бы радетели церковности вместо поругания академий, ее профессоров и студентов, вместо усиленного отыскивания ересей в их сочинениях и проступков в их поведении указали способы к введению этого условия. Тогда бы и философия не была бы нам страшна, и прилежание еще бы удвоилось, и Библию изучать бы стали, и в священники шли бы с полным усердием.

«Но позвольте, может ли быть речь о самодеятельности там, где нет свободного расположения к делу? Что за самодеятельность у людей, привлеченных к делу против воли и совести, единственно по побуждениям корысти и честолюбия, безрелигиозных, пьянствующих, ненавидящих свое духовное призвание и прилагающих все силы к тому, чтобы служить не Слову Божию, а трапезам или даже акцизному ведомству, но не общему спасению?»

Да, такие отзывы о нашем юношестве приходится постоянно слышать от представителей известных воззрений; правда и то, что если смотреть на дело поверхностно, то найдется немало явлений, как бы подтверждающих такие отзывы. На самом же деле некоторая доля горькой правды сохраняется лишь в указании на неусердное отношение академистов к принятию служения пастырского, но и в этом виноваты не они сами, т. е. не то настроение духа, с которым они входят в академию и выходят из нее, а самое положение вещей или та перспектива, в которой им представляется священство благодаря тому, что строй духовной школы не может им усвоить иной перспективы.

Юноша ищет дела активного, энергичного, жизненного. Между тем все, связанное с церковным служением и церковностью, он с самого детства воспринимает лишь в форме стеснений, воспрещений, удержаний, страхов. Тут не энергия его привлекается к церковности, а именем церковности всякая молодая энергия подавляется. Почитали бы они Тургенева в семинарии – нельзя, неблагочестиво; пошел бы в театр – нельзя по той же причине; пошел бы, наконец, в собор кафедральный – нельзя, стой в домашней церкви, душной, неблаголепной, низкой. Скоромного есть нельзя, песни петь под праздник нельзя, из церкви выйти нельзя и т. д., и т. д. Не о том, конечно, речь, чтобы все это разрешать, избави Бог. Но горе наше в том, что Церковь и церковность только и заявляют себя семинаристу и академисту как закон, возбуждающий пожелание, по реченному в Писании: Я не понимал бы пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай (Рим. 7, 7).

Посмотрите, как охотно прививаются те стороны церковности, в которых проявляется энергия, а не подавление ее. Возьмите, например, церковное пение; какой семинарист его не любит? Или кому неизвестен ответ на вопрос, что такое семинарист: существо, силящееся петь басом. Вот вам другая область: полемика с раскольниками. Она увлекает в каждом классе несколько человек положительно до фанатизма. Некоторые, даже студенты академии, до того увлечены единоверием, что крестятся «двема персты» и глубоко презирают всякого нарушителя постов. Ныне летом я встретил одного студента, которого знал еще мальчиком. Смотрю: вырос детина здоровенный, обстрижен в кружок и в поддевке. Ну, думаю, из нечаевцев, жаль, что запоздал лет на двадцать; впрочем, для нашего Алатыря и теперь годится. «Что, брат Сеня, како веруеши? В Карла Маркса или в Льва Толстого?» – «Что вы! – смеется мой малый. – Ведь я все по единоверию. Состою регентом в единоверческом приходе». – «Неужели пускают тебя?» – «Да как же не пустить? Пришел я к самому, дескать, отпустите, отче святый, в единоверческую, не могу академического пения слушать, мутит меня, просто болен делаюсь. Ну и отпустили, даже говеть там позволили. На беседах тоже ежевоскресно бываю и спорим лихо». – «Ну, удивил же ты меня братец, а Миша твой как поживает?» – «Миша у нас совсем отатарился». – «Неужели в магометанство перешел?» – «Нет, магометан обратить хочет: все лето прожил по татарским деревням у отступников за тысячу верст от родины». – «Что же, выучился ли?» – «Да как еще: мы боимся, что он по-русски-то забудет. Вы повстречайтесь сейчас только с ним, сейчас вам „селям алейком“ скажет вместо „здравствуйте“».