Собрание сочинений. Том II

«Повторение пройденного» занимает особое место в «романе с писателем», не только потому, что этот отрывок был единогласно выделен современниками из всего написанного Фельзеном как «особенно удачный, что-то вроде литературного coup de chance» (Газданов Г. Современные записки. 1939. № 68. С. 480), но и благодаря своему названию, чья лаконичная многозначность исключительно хорошо подходила для описания художественного метода и тематики неонрустианскош проекта Фельзена. «Какое характерное, как бы отстраняющее название!» – отмечал Георгий Адамович (Последние новости. 1938. № 6444. С. 3). Неслучайно, поэтому, «роман с писателем» фигурирует в воспоминаниях близко знавших Фельзена людей именно под этим названием (см. Адамович. Одиночество и свобода. С. 294. Вейдле. О тех, кого уже нет. С. 388. Яновский. Поля Елисейские. С. 46; Мимо незамеченного поколения. С. 2).

Судя по удельному весу внимания, отведенного «Повторению пройденного» в рецензиях на третий выпуск «Круга», отрывок Фельзена явился самым ярким литературным событием последнего номера альманаха. Гайто Газданов считал, что «Повторение пройденного» окончательно «откроет глаза тем, кто в течение многих лет упорно и молчаливо “не признает” Фельзена», потому что даже самые предвзятые литературные ретрограды не могли не заметить, «насколько это прекрасно написано, как замечательны небрежно, точно мимоходом сделанные характеристики, как верен глуховатый внутренний ритм повествования». Соглашаясь с Газдановым, Адамович подчеркивал, что очередной отрывок Фельзена заметно отличается от всего им ранее написанного: он «ожил и обогатился даже в содержании своем», от чего вся манера повествования Фельзена лишь выиграла. Критик подчеркивал, что «тому, кто сомневается в писательском призвании Фельзена, можно только посоветовать прочесть страницы о ночной попойке полунищих эмигрантов», описанной Фельзеном с экономной точностью и выразительностью и напоминающей, что «бывают писатели репетиловского типа: “шумим, братец, шумим”. Фельзен же писатель “тишайший”. Было бы, однако, обидно – не для него, а для нас, – если бы из-за этого его продолжали игнорировать», – отмечал Адамович, недвусмысленно обращаясь к литературным консерваторам русской диаспоры. – «Литература – не улица, с ее рекламными законами: к тем, кто в ней меньше других кричит, надо бы с особенным вниманием прислушиваться».

Именно в отношении этого «особенного внимания» интересен отзыв Владислава Ходасевича, тонко уловившего в «Повторении пройденного» скрытую эстетическую эволюцию, которая со всей силой выразится годом позже в «Композиции», где герой Фельзена окончательно примет взгляд Пруста на взаимоотношение искусства и жизни («Литература и есть реальная жизнь»). Обращаясь к художественной мотивировке повествования Фельзена, Ходасевич отмечал, что за конфессиональным, наигранно-документальным и безыскусным методом володиного рассказа скрывается более сложное понимание искусства, чем то, которое содержится в концепции «человеческого документа», претендующего на раболепное воспроизведение жизни и основанного, по мнению критика, на непонимании самой сущности художественного творчества. Поскольку концепция литературы как «человеческого документа» была краеугольным камнем программы «Парижской школы», Ходасевич угадал своим критическим чутьем тот подспудный процесс отвержения поэтики «Парижской школы» и культурной мифологии «новой болезни века», который всё более захватывал Фельзена во второй половине 30-х годов. Справедливо считая «Круг» философским и литературным наследником «Чисел», Ходасевич писал: «Фельзен отчасти выпадает из “круга”. Отчасти – потому, что есть и в его романах чрезвычайно опасная близость к человеческому документу: по нынешним временам и при нынешних влияниях литературной среды становится опасна уже даже сама эпистолярная форма. Тем не менее Фельзен стоит особняком. Сложный сентиментальный узор, который его герой не устает вышивать в своих кропотливых письмах к Леле, основан на том, чего нет и чего не хотят иметь авторы человеческих документов: на вымысле. Если самые письма фельзеновского героя порой несколько однообразны, – за ними тем не менее чувствуется целый мир, однажды созданный авторским воображением, мир, где действительность непрестанно подвергается той своеобразной переработке, переплавке, тому преображению, которое специфично для искусства и наличностью которого искусство прежде всего отличается от документа. Будем надеяться, что Фельзен сумеет удержать за собой это преимущество» (Возрождение. 1938. № 4157. С. 9).

С. 51. …играли самое начало увертюры прославленной вагнеровской оперы…  – Здесь, по всей вероятности, имеется в виду опера Рихарда Вагнера (1813–1883) «Тангейзер» (1845), увертюра из которой упоминается в рассказе Фельзена «Композиция» как воспоминание юности героя-повествователя.

С. 51. «Аперитивные встречи» – свидание, предшествующее физической близости.

С. 51. «Amourеп series» – типовая любовь (франц.).

С. 51. …восхитительно-умный писатель, еле признанный, уже забываемый <…> лже-пророки, предатели поэзии, все, у кого не хватило одаренности понять советы мудрого сердца…  – имеется в виду Марсель Пруст, противопоставивший политическому активизму художника кропотливый психологический анализ. «Литература действия», политическая ангажированность художника приобрели чрезвычайную популярность во французской культурной жизни 30-х годов. Именно на основании его подчеркнутой аполитичности и эгоцентричности многие французские литераторы этого периода отвергают творческое наследие Пруста, который писал в последнем томе своего романа, что борьба за социально-политические идеалы является для писателя лишь оправданием художественной несостоятельности (Le Temps retrouve. Р. 186).

С. 54. …mauvais et beaux jours…  – удачные и неудачные дни (франц.).

С. 55. Securite – (здесь) материальное благополучие (франц.).

С. 56. Ah, ses couleurs sont vraiment chaudes, il est exquis, ce petit moscovite.  – Ax, его цвета так пламенны, он изящен, этот милый выходец из Московии (франц.).

С. 57. Vendu- продано (франц.).

С. 57. …светскими «гаффами»…  – ошибки поведения, дурной тон (от франц. gaffe).

С. 57. Char те slave – славянское очарование (франц.).

С. 58. «Патрон» – хозяин, начальник, важная личность (франц.).

С. 59. Ces Russes, ah, quelles voix chaudes.  – Эти русские, какие у них пламенные голоса (франц.).

С. 59. «Chaud» – (здесь) пламенный (франц.).