Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

Хощет продолжати играние, но струны, слезами омоченные, не отдают более звону, ослабел глас его, и рука, подражающая непрерывно течению его чувствия, не ходит более по лире. Сим приятным и пленяющим гласом, сею песнию, всю скорбь души его изъявляющею, сими стенаниями и сим молчанием, еще папе выражающим, возмущенная Далука не может удержати слез своих; птицы стали неподвижны, и стада, окрест сени бродившие, остановляются и кажутся быти пораженными. Подобно как в лесу несчастный соловей, видя свою возлюбленную мертву, долгое время стенает втайне, и плачевнейший глас его не довольно печаль его изобразити может; но когда прерывает он наконец свое молчание, тогда первая песнь его бывает толь плачевна, что возмущенные тем птицы прерывают свои гласы, и если между ими несчастная любовница смятенный полет свой в лес направляет, то сама она престает произносить жалобную песнь свою и оставляет ему изображати собственную скорбь свою.

Далука продолжала взирати на Иосифа; она готова была приступити к нему и вопросити о причине слез его, но некое тайное смущение ее удерживает, и, доколе она пребывает нерешима, он удаляется. Прибыв в уединенное свое жилище, чает она еще его видети, чает пение его слышати; нощь не может разгнати сии мечтания, и если сон затворяет на единую минуту ее очи, прелестное видение паки оные ей возвращает.

Наутро вопрошает она, кто сей юный пастырь, удаляющийся в средину леса проливати слезы? Ответствуют ей, что он раб Пентефрия; хвалят ей красоту его, приятность и добродетели; повествуют ей о том, что мог он преклонить к себе живущих с ним лютейших невольников и самого неутолимого Бутофиса; что с ним блаженство вселилось между пастырей, но что, распространяя оное окрест себя, один он им не наслаждается и в мрачную тоску себя повергает; что ни одна пастушка не могла пленити его сердца и что самые возлюбленные ему други не могли из него извлещи его таинства.

Далука с удовольствием внемлет хвалам, приписуемым Иосифу; но едва слышит она о тоске сего несчастного, уже очи ее мраком покрываются. Она сама себя о причине смущения сего вопрошает и уверяет себя, что оное есть единое сожаление. «Печаль, — вещает она, — изображенная на челе Иосифа, не выходит из мысли моея: кто бы не смутился оною! Толь млад и толь несчастен! Он умрет жертвою своего молчания... Без сомнения, он рода знатного; в естественной простоте его видно благородство; сами боги в рабское состояние приводимы бывали... Един он из всех пастырей любви не ощущает!.. Хощу зрети пред собою отверсто его сердце, хощу простерти к нему благодетельную руку».

Рекла, и прежде нежели солнце путь свой окончало, исходит она одна из своих чертогов, и стопы ее, как бы сами собою неслися прямо к роще. Иосиф, седящий в уединенной своей сени, воздавал скорби своей обыкновенную дань слезами, как вдруг Далука при входе сени предстала. Удивленный восстает он, сокрывает воздыхания свои и хощет отерти слезы свои. «Несчастный юноша, не смущайся, — вещает она колеблющимся гласом, — Пентефриева супруга прекратит твои бедствия. Что принуждает тебя искати уединения, уклонитися от приятной любви и от невинных забав, приличных твоим летам? Не устрашаешься ли ты вверити мне свое таинство? Я сама несчастие познала, и если б я возведена была на самый верх благополучия, сердце мое и тогда б к страданию твоему бесчувственно не было. Слезы твои преклонили меня на жалость: лицо твое являет мне, что род твой далеко от сего низкого состояния; который варвар возмог ввергнути тебя в порабощение? Вещай: не состояние ли твое, толь много тебя недостойное, терзает твою душу? С сего часа ты волен; свобода твоя есть самое меньшее благо, тебе уготовляемое: руки мои отрут слезы твои, слезы, текущие из очей твоих в последний уже раз».

Сими словами восхищенный, Иосиф уступает надежде видети конец своему бедствию и предприемлет открыти те злодеяния, которые хотел он предати вечному молчанию.

Солнце являлося пламенно позади сени сквозь густых листвий, когда противуположенпая ему луна начертывала серебряный круг свой в небесах и на колеблющихся Ниловых водах. Постепенно пение птиц утихало, и листвия древес тише помавали; еще слышен был рев довольного стада, удаляющегося с паства своего, но скоро все умолкло, и тишина стала всеобщая. Далука, седящая с Иосифом при входе сени, устремляет взор на сего юного раба и преклоняет к нему слух свой; вся природа кажется в молчании внимати ему, вещающему тако:

ПЕСНЬ ВТОРАЯ