Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

Иосиф шел посреди воинов в глубоком молчании; угасшие его очи слез не проливали, бледные и трепещущие уста его ни единый не вещали жалобы, вся скорбь его в сердце углубилась; вопль и стенания пастырей, проницая слух его, умножали паче души его смущение; он к ним обращается и взорами своими изъявляет им свою благодарность. Скоро не слышит он более их вопля и окрест себя зрит единых лютых стражей, вооруженных сверкающими мечами; он испрашивает помощи у острия мечей сих и хощет, чтоб, в грудь его обращенные, свободили они его от сего тяжкого бремени. Тако, стражею окруженный, вошел он в Мемфис. Все очи стали на него обращенны. Юность, кротость, невинность, на лице его светящиеся, и уныние души его смягчают сердца всех зрителей; многие из них слезы проливают.

Между тем, приходит он к темнице, коея мрачные башни подобны были изображающимся при входе в тартар; тамо слышен был такожде звук цепей тяжких, подъемлемых несчастными; темничный страж, коего свирепый взор возвещает быти начальника казней, отверзает двери темницы глубокия. Воззрев на сие страшное жилище, подобное черным пучинам земли сея, вострепетал Иосиф от ужаса; но принужденный туда снити, слышал он затворяющиеся за ним железные врата и узрел потом единого себя среди мрачныя нощи. Почти бездыханен упадает он на бедный одр, очи его затворяются, оледеневшая кровь течет в жилах его тише, и от безмерной его скорби прекратилось несколько лютое его страдание.

Неподвижим, остается он до утрия в таковом состоянии, и вместо сна объемлет его нечувственность смерти. Начав приходити в себя и отверзая слабые очи, зрит он единую страшную темноту, стенает, и стон его, по глубоким сводам жалостнейшим отзывом повторяемый, кажется скорбным гласом и долженствующим умножати ужас несчастного, в сем жилище заключенного. «Великий боже! — рек он наконец. — Не сон ли страшный терзает мою душу, к плачевным мечтаниям издавна приобыкшую?» В то время ослабевшие руки его осязают очи его, одр и стены темницы. «Увы! — продолжает он слово свое прерывающимся гласом. — Бедствия мои въяве совершаются... Когда, чая все мои несчастия скончати, спешил я, исполненный радостию, к родителю и возлюбленной... Се жилище злодеяния!.. И я в нем обитаю!.. Я, бежащи сетей, поставляемых моей непорочности!.. И сей удар идет от тебя, Пентефрий великодушный, от тебя, который прервал мои оковы, который обнял меня искренно и, прощаяся со мною, проливал слезы!.. Неужели оскорбленная любовница привлекла тебя к сему жестокосердию? Но может ли любовь привести к толикой злобе и умерщвляют ли того, к кому сердце любовь ощущает?» Скорбь прервала здесь мыслей его течение.

Долгое время пребывает он в молчании. Стенания и вопль несчастных, заключенных в сем жилище, пронзают разделяющие его с ними стены и слух его поражают; тако раздается по темному лесу рев зверей лютых и крик нощныя птицы, «Не о тебе токмо я жалею, — рек он паки, — о сень, поставленная на месте моего рождения, от коей удаленный, не могу я вкушати блаженства; я о тебе еще жалею, о сень, в которой претерпевал я рабство, нечитаемое мною соборищем всех зол... Жалею я о вас, возлюбленные други, трудившиеся отгнати печаль мою и в коих обрел я нежность братския любви… Жалею о тебе, жилище, посвященное воспоминанию любви несчастной и где вкушал я приятность проливати слезы... И ты, чужое стадо, кое собственного место заступило и, подвигнувшись моим страданием на жалость, ходило окрест меня печально, и ты приемлешь некое в тоске моей участие... Ныне живу я в уединении, страшнейшем всех степей ужасных: жив заключен я во гробе... Может быть, восходит днесь Аврора, но не для меня восход ее; исторженный от всея природы, окружен я вечною нощию… Где вы, о птицы, собранные в мое жилище, верные грусти моей соучастницы и коих сладкое пение способствовало току слез моих?.. Где вы, благоприятные зефиры, вы, кои во время изнеможения моего от скорби, ко мне прилетая, несли отвсюда ароматы и томное мое дыхание оживляли?.. Ныне я окружен нечистыми парами, коими дышат лютые злодеи!..» По сем во мрачное и безгласное уныние паки Иосиф упадает.