Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно

— Да, — согласился фокиец Ифит, — было бы и впрямь недурно, если бы мы могли высадиться на Делос, и там сплясать хороводный танец, именуемый Журавль. Мы бы все плелись к центру и прочь, к центру и прочь, час за часом, пока монотонная музыка не очистила бы от любых желаний, кроме одного — все танцевать и танцевать к центру и прочь, к центру и прочь, пока мы не попадали бы без чувств.

— Ничего себе развлечение! — с презрением заметил Большой Анкей. — Прыгни-ка в воду, Ифит, и покажи нам. Аполлон тебя, несомненно, поддержит; Аполлон может почти все, — это заставило некоторых смеяться, но других рассердило, а еще больше их рассердило, когда Идас сказал:

— Идмон — аргивская лягушка, поэтому на ногах у него перепонки, он носит котурны, чтобы их спрятать, но танцевать лучше умеет в воде, чем на суше, если уж он их сбросит.

— Делос — такой священный остров, — сказал Идмон, перекрывая своим пронзительным голосом общий гам, точно серп режет высокую траву, — что там никому нельзя ни рождаться, ни умирать. Все, кому предстоит родить или умереть, переправляются для этого на близлежащий островок Ортигию.

— Теперь мне понятно, — сказал Гилас, — почему Геркулес никогда не брал меня на Делос. Он столь щедро сеет рождение и смерть везде, куда бы ни пошел, что Делос перестал бы быть Делосом.

Ко всеобщему облегчению, Геркулес доброжелательно принял эту остроту и повторил ее, грубо хохоча, как если бы она была его собственной.

Аскалаф из Орхомена говорил редко, но когда бы ни заговорил, все прислушивались к нему, ибо голос его звучал скрипуче, словно открывалась дверь с ржавыми петлями, через которую редко ходят. Теперь он встал на скамью и поднял руку, говоря:

— Орфей, фракиец Орфей, спой нам о Творении всего сущего. Мы — как дети в познании рядом с тобой, даже мудрейший из нас. Очисти наши души, Орфей, песней о Творении.

Последовало молчание, а за ним — медленный гул одобрения. Орфей настроил лиру, поставил ее между коленями и запел негромко, но чисто, перебирая струны.

Он пел, как Земля, Небо и Море были некогда одним и тем же, пока не прозвучала ниоткуда неодолимая музыка — и тогда они разделились, но все же остались единой вселенной. Эта таинственная музыка провозгласила рождение души Эвриномы, ибо таково было первоначальное имя Великой Триединой Богини, символ которой — Луна. Она была всеобщей богиней, и была одна. Да, одна, и вскоре почувствовала себя одинокой, стоя между ненаселенной землей, пустыми водами и мерно вращающимися созвездиями Небес. Она потерла свои холодные ладони, и, когда снова открыла их, выскользнул из них змей Офион, которого из любопытства допустила она до любви с собой. От ужасных содроганий этого любовного сближения потекли реки, поднялись горы, наполнились водой озера; оно пробудило все виды ползучих гадов, и рыб, и зверей родиться и населить землю. Немедленно устыдившись содеянного, Эвринома убила змея и отправила его дух в преисподнюю; но, дабы поступить справедливо, изгнала и свою тень с лицом цвета тутовых ягод, чтобы та жила в преисподней с духом змея. Змею она дала новое имя: «Смерть», а свою тень нарекла Гекатой. Из рассеянных зубов мертвого змея явилось в мир племя Посеянных людей, которые были пастухами овец, коров и коней, но не возделывали земли и не вели войн. Пищей им были молоко, мед, орехи и плоды — и ничего не знали они о металлах. Так завершилась первая Эра, которая была Веком Камня.