Собрание сочинений в 5 томах. Том 5.

не то, о чем вам писал, а другое,— по-русски написанное. Чтоб не говорили русские, что я их языка не знаю. Будьте здоровы, пусть вам сопутствует все доброе, и не забывайте искреннего вашего

Т. Шевченка.

11. ОБЯЗАТЕЛЬСТВО В СВЯЗИ С ПРОДАЖЕЙ «КОБЗАРЯ» И «ГАЙДАМАКОВ» И. Т. ЛИСЕНКОВУ

С.-Петербург, 1843 года, февраля, 8 дня.

Я, нижеподписавшийся, продал в вечное и потомственное владение мои собственные сочинения с.-петербургскому книгопродавцу Ивану Тимофееву Лисенкову — стихотворения на малороссийском языке: 1) «Кобзарь» и 2) «Гайдамаки» и сим обязываюсь, что кроме книгопродавца Лисенкова ни я сам, Шевченко, ни даже никто из моих наследников сего сочинения печатать права не имеет. Следуемые за это деньги сполна получил; ежели же оные сочинения без ведома его, Лисенкова, напечатаю, то обязан заплатить ему, Лисенкову, тысячу пятьсот рублей серебром неустойки, в чем и свидетельствую собственноручною подписью.

Т. Шевченко

Свидетелем был В. Семененко-Крамаревский.

12. П. А. КОРСАКОВУ

[Между 8 и 27 февраля 1843 г., Петербург.]

Петр Александрович! Потрудитесь подписать на «Кобзаре» позволение для второго издания. Преданный вам

Т. Шевченко

13. Я. Г. КУХАРЕНКО*

[Конец февраля 1843, Петербург.]

Атамане! Жаль, что у тебя руки не так длинны, чтоб достать до моей чупрыны, а кстати было б. Если б не

когда или захворал, или еще что-нибудь такое, тогда б еще ничего, а то все так, как надо, да ленив, не вам будь сказано, хоть и стыдно, да что поделаешь — такой уж уродился. Теперь начну: первое, если будете вы мне рассказывать о варениках и прочем, то я вас так обругаю, как отца родного никогда не ругал. Потому что проклятущее это кушанье, о котором вы рассказывали, недели этак три снилось. Только глаза закрою, вареник так, так тебе и лезет в глаза, перекрестишься, закроешь глаза, а он снова. Хоть Да воскреснет читай, такая напасть. А второе, почему вы мне не присылаете костюма для Головатого. Ваш кошевой, кажется, здесь, но я его не видел. Я вот что думаю: вместо того, чтобы рисовать Головатого для вас одного, я лучше сделаю литографию — 200 экземпляров, и тогда только, когда будут у меня деньги, потому что это такое дело, что без денег не сделаешь. А если хотите, чтоб поскорей, то вы спросите у своих, много ли их найдется таких, что хотят иметь у себя Головатого. Я сделаю рисунок и пошлю в Париж литографировать, ведь здесь не сделают так, как надо. А стоить это будет 1000 руб. ассигнациями, а это, видите, деньги немалые не только для нашего брата горемычного.

Так я и думаю, чтобы это всей тяжестью не легло на меня, сделайте вы подписку на сто человек или насколько знаете. Если все, о чем говорю, сделать можно, то вы напишите мне и пришлите одёжу, а я вам пришлю эскиз. Я думаю [Головатого] нарисовать печального, стоящего у Зимнего дворца, сзади Нева, а за Невою крепость, где мучился Павло Полуботок. Подумайте сами, как это лучше сделать, ведь мне и самому очень хочется кликнуть на свет Головатого; на Украину я не надеюсь, там нет людей, немцы проклятые, больше никого. «Черноморский быт» вышел из цензуры как следует. Театральный цензор сказал, что ему не надо подписывать печатное. Я в марте месяце еду за границу, а в Малороссию не поеду, ну ее,— там, кроме плача, ничего не услышу. Так вы и напишите, что мне делать с «Черноморским бытом». Сочинил еще я маленькую поэму «Гамалия»; печатают в Варшаве. Когда напечатают, пришлю. И «Назара Стодолю» — драма в трех актах. По-русски. Будет на театре после пасхи. Хтодонт умер в Киеве. У Гулака вчера был концерт, и он вам кланяется. Элькан щебечет на всех языках, как и прежде, тоже кланяется. Семененко женился. Кондрат рисует, да вспоминает вас. А я прохлаждаюсь себе на беду. Будьте здоровы.

Т. Шевченко

14. В. Н. РЕПНИНОЙ

[Конец ноября 1843, Яготин.]

...Я как мастер, выученный не горем, а чем-то страшнее, рассказываю себя людям, но рассказать вам то чувство, которым я теперь живу, все мое горе-мастерство бессильно и ничтожно. Я страдал, открывался людям, как братьям, и молил униженно одной хотя холодной слезы за море слез кровавых, и никто не капнул ни одной целебной росинки в запекшиеся уста. Я застонал, как в кольцах удава; «он очень хорошо стонет», сказали они —

И свет погас в душе разбитой!

О бедный я и малодушный человек! Девушка, простая девушка (камни бы застонали и кровью потекли, когда бы они услышали вопль этой простой девушки); но она молчит, гордо молчит, а я, о господи! удесятери мои муки, но не отнимай надежды на часы и слезы, которые ты мне ниспослал чрез своего ангела! о добрый ангел! молюсь и плачу перед тобою, ты утвердил во мне веру в существование святых на земле!

15. В. И. ГРИГОРОВИЧУ