Собрание сочинений в 50 томах. Том 21. Анж Питу

— Бийо, — отвечал Жильбер, — ты только что, сам того не подозревая, произнес слова, которые дают ключ к загадке. Это слова, которые произносит Лафайет и которые, быть может, никто, начиная с него самого, не понимает; да, мы дали свободу Новому Свету.

— Мы, французы! Вот здорово!

— Это здорово, но это нам дорого обойдется, — грустно заметил Жильбер.

— Полноте! Деньги выложены, меню оплачено, — радостно сказал Бийо. — Немного золота, много крови — и с долгами покончено.

— Надо быть слепцом, — сокрушался Жильбер, — чтобы не видеть в этой заре Запада начало нашего общего упадка. Как я могу обвинять других, ведь я был ничуть не более проницателен. Боюсь, Бийо, что свобода Нового Света означает гибель Старого.

— Rerum novus nascitur ordo[28], — сказал Питу с самоуверенностью крупного революционера.

— Молчи, дитя, — сказал Жильбер.

— Неужели справиться с англичанами было легче, чем успокоить французов? — снова вступил Бийо.

— Новый Свет, — повторил Жильбер, — это чистая доска, tabula rasa: там нет законов, но нет и злоупотреблений; нет идей, но нет и предрассудков. Во Франции же тридцать миллионов человек живут на тридцати тысячах квадратных льё, если разделить эту землю поровну, каждому едва хватит места для колыбели да для могилы. Другое дело — Америка: там три миллиона человек живут на двухстах тысячах квадратных льё, окруженные идеальными границами — пустыней, то есть пространством, и морем, то есть бесконечностью. По этим двумстам тысячам льё текут реки, судоходные на тысячу льё, там растут девственные леса, обширность которых видит один лишь Бог; иными словами, там есть все, что нужно для жизни, цивилизации и будущего. О Бийо, как легко крушить деревянные, земляные, каменные стены и даже стены из человеческой плоти, когда тебя зовут Лафайет и ты ловко владеешь шпагой или когда тебя зовут Вашингтон и ты полон мудрых мыслей. Но разрушать ветхие стены старого порядка вещей, за которыми укрываются столько людей, движимых столькими интересами, когда видишь, что, для того чтобы приобщить народ к новым идеям, придется, быть может, убивать каждого десятого, начиная со старика, живущего прошлым, и кончая ребенком, входящим в мир, начиная с памятника, воплощением прошлого, и кончая зародышем, воплощением будущего, — вот задача, приводящая в трепет всех, кто видит то, что скрывается за горизонтом! Я страдаю дальнозоркостью, Бийо, и я трепещу.

— Прошу прощения, сударь, — сказал Бийо с присущим ему здравым смыслом, — недавно вы корили меня за то, что я ненавижу революцию, а сейчас сами изображаете ее отвратительной.

— Но разве я тебе сказал, что отрекаюсь от революции?

— Еггаге humanum est, sed perseverare diabolicum[29], — пробормотал Питу и подтянул колени к подбородку.

— Все же я настаиваю на своем, — продолжал Жильбер, — ибо, видя преграды, я провижу цель, а цель прекрасна, Бийо! Я мечтаю не только о свободе Франции, но 0 свободе всего мира; не только о равенстве людей перед природой, но о равенстве перед лицом закона; не только о братстве отдельных граждан, но о братстве между народами. На этом я, быть может, погублю свою душу и тело, — меланхолически продолжал Жильбер, — но это не важно! Солдат, посланный на штурм крепости, видит пушки, видит ядра, которыми их начиняют, видит фитиль, который к ним подносят; мало того: он видит, в какую сторону они наведены; он чувствует, что этот кусок черного железа пробьет ему грудь, но он идет на приступ, ибо надо взять крепость. Так вот, все мы солдаты, папаша Бийо. Вперед! И пусть по груде наших тел когда-нибудь пройдут поколения и родоначальником их станет этот мальчик, — и он указал на Питу.

— Право, я не пойму, отчего вы в отчаянии, господин Жильбер? Оттого, что какого-то несчастного зарезали на Гревской площади?

— Тогда почему ты в ужасе? Иди же, Бийо! Не отставай от других, убивай!

— Что вы такое говорите, господин Жильбер!

— Конечно! Надо быть последовательным. Помнишь, как ты, такой храбрый и сильный, пришел ко мне — бледный, тебя так и трясло, — и сказал: "Больше не могу". Я засмеялся тебе в лицо, Бийо, а теперь, когда я объясняю тебе, почему ты был бледен, почему ты говорил: "Больше не могу", ты надо мной смеешься.

— Продолжайте! Продолжайте! Только не отнимайте у меня надежду, что я исцелюсь, утешусь и спокойно вернусь в родную деревню.