Собрание сочинений в 50 томах. Том 3. Две Дианы

В этот миг послышался осторожный стук в дверь, и появившийся паж доложил, что виконт д’Эксмес настоятельно просит герцогиню оказать ему милость, уделив минуту по чрезвычайно важному делу.

— Влюбленный! — воскликнул коннетабль. — Что нужно ему от вас, Диана? Уж не пришел ли он, чего доброго, просить у вас руки дочери?

— Принять его? — покорно спросила Диана.

— Разумеется, ведь этот визит может быть нам полезен. Но пусть-ка он немного подождет, пока мы договоримся.

Паж удалился.

— Если к вам пришел виконт д’Эксмес, — сказал коннетабль, — то это значит, что возникло какое-то непредвиденное затруднение. Положение, должно быть, кажется ему отчаянным, иначе он бы не прибег к этому крайнему средству. Слушайте же внимательно, и если вы точно выполните мои наставления, то, возможно, вам и не придется тоща обращаться к королю. Диана, о чем бы виконт ни просил вас, отвечайте отказом. Если он попросит вас указать ему путь, направьте его по пути противоположному. Если пожелает услышать от вас "да", говорите "нет". Ведите себя с ним высокомерно, пренебрежительно — словом, дурно… Вы поняли меня, Диана? Сделаете то, что я вам говорю?

— Все будет исполнено в точности, мой коннетабль.

— Тоща, надеюсь, кавалер наш будет сбит с толку. Бедняга! Бросается прямо в пасть к… — он хотел сказать "к волчице", но поправился: — к волкам. Предоставляю вам его, Диана, и жду от вас подробного отчета о беседе с этим красивым претендентом. До вечера!

И, поцеловав Диану в лоб, он удалился. В другую дверь паж ввел виконта д’Эксмеса.

Габриэль отвесил Диане почтительнейший поклон, на который она ответила небрежным кивком. Но Габриэль, заранее готовый к неравной борьбе между пылкой страстью и ледяным тщеславием, начал довольно спокойно:

— Герцогиня, я понимаю сам дерзновенность и бессмысленность просьбы, с которой осмеливаюсь к вам обратиться. Но в жизни случаются иной раз такие важные, такие крайние обстоятельства, что под их влиянием становишься выше обычных условностей и невольно пренебрегаешь обычными приличиями. И вот я стою перед одним из этих страшных переломов судьбы, сударыня. Человек, говорящий с вами, явился отдать свою жизнь в ваши руки, и, если вы безжалостно уроните ее, она разобьется.

Г-жа де Валантинуа, казалось, застыла в немой неподвижности. Перегнувшись вперед, подперев рукой подбородок, она не сводила с Габриэля недовольного, удивленного взгляда.

— Вы знаете или, может быть, не знаете, герцогиня, — продолжал он, стараясь не поддаваться обескураживающему воздействию этого нарочитого молчания, — что я люблю госпожу де Кастро, люблю ее глубокой, пылкой, необоримой любовью.

Легкая усмешка Дианы де Пуатье словно говорила: "А мне что до этого?"

— Я заговорил об этой переполняющей мою душу любви, герцогиня, дабы иметь повод сказать, что я преклоняюсь перед нею, обожествляю ее как наитие свыше. Сердце, которое она посетила, становится чище, возвышеннее, ближе к Небу…

Диана де Пуатье переменила позу и, полузакрыв глаза, небрежно откинулась на спинку кресла.

"Куда он гнет со своею проповедью?" — думала она.

— Таким образом, вы видите, что любовь для меня — святыня, — продолжал Габриэль. — Более того, она всесильна в моих глазах. Пусть бы даже супруг госпожи де Кастро был еще жив, я любил бы ее и даже не старался бы подавить в себе это непобедимое чувство… Только надуманная любовь поддается укрощению, истинная же не слушает приказов, и спастись от нее нельзя. Поэтому и вы, сударыня, вы тоже не защищены от вторжения в вашу душу истинной страсти…

Герцогиня де Валантинуа по-прежнему молчала. Лишь насмешливое изумление светилось в ее глазах. Габриэль заговорил с еще большим жаром, точно желая смягчить это каменное сердце.

— Король восхищен вашей дивной красотой, вы тронуты его любовью, но сумело ли ваше сердце ответить ему взаимностью? Увы, нет… И вот однажды вас увидел красивый, доблестный и преданный дворянин. Он влюбился в вас, и страсть его нашла отклик в вашей душе, не сумевшей отозваться на страсть короля. В самом деле, разве титулы покоряют сердца? Кто может вам помешать в один прекрасный день великодушно и с чистой совестью предпочесть подданного господину? Не знаю, как другие, но я настолько понимаю благородство чувства, что никак не могу поставить в вину Диане де Пуатье, при всей любви к ней Генриха Второго, любовь ее к графу де Монтгомери.

Диана порывисто приподнялась и широко раскрыла свои большие зеленые и ясные глаза.

— Что ж, вы располагаете вещественными доказательствами этой любви? — обеспокоенно спросила она.

— Я располагаю только уверенностью, правда, невещественной, но твердой, — ответил Габриэль.

— А! — произнесла она, и лицо ее приняло прежнее выражение. — В таком случае, мне ничего не стоит сказать вам правду. Да, я любила графа де Монтгомери. А дальше что?