Собрание сочинений в 50 томах. Том 3. Две Дианы

— Спустя месяц, — продолжала она, — я увезла вас в Монтгомери, исполняя последнюю волю мужа. Впрочем, все произошло так, как и предвидел Монморанси. С неделю весь двор волновало необъяснимое исчезновение графа Монтгомери. Затем шум начал стихать и наконец сменился беспечными разговорами об ожидаемом проезде через Францию императора Карла Пятого. В мае того же года, через пять месяцев после смерти вашего отца, господин виконт, родилась Диана де Кастро.

— Да! — задумчиво протянул Габриэль. — И неизвестно, была ли госпожа де Пуатье возлюбленной моего отца… Для разрешения этого темного вопроса мало злоречивых сплетен праздного двора… Но мой отец жив! Отец жив! Отец должен быть жив! И я разыщу его, Алоиза. Во мне живут теперь два человека: сын и влюбленный. Они-то сумеют разыскать его!

— Дай-то Господи! — вздохнула Алоиза.

— И до сих пор ты так и не узнала, куда заточили его эти негодяи?

— Никто ничего не знает. Единственный намек на это кроется в словах Монморанси о его преданном друге, коменданте Шатле, за которого он ручался.

— Шатле! — воскликнул Габриэль. — Шатле!

И в свете вспыхнувшего, как молния, воспоминания перед ним предстал несчастный старик, брошенный в один из самых глубоких казематов королевской тюрьмы, не смевший разжать уста, — тот самый старик, при встрече с которым он почувствовал ничем не объяснимое волнение.

Габриэль бросился в объятия к Алоизе и разрыдался.

XXV ГЕРОИЧЕСКИЙ ВЫКУП

Но на другой день, 18 августа, Габриэль, бесстрастный и решительный, направился в Лувр, чтобы добиться аудиенции у короля.

Он долго обсуждал и с Алоизой, и сам с собой, как следует ему вести себя и что говорить. Прекрасно понимая, что в открытой борьбе с венценосным противником он разделит участь отца, Габриэль решил держаться независимо и гордо, но в то же время почтительно и хладнокровно. Нужно просить, а не требовать. Повысить голос никогда не поздно, думал он. Лучше посмотреть сначала, не притупилась ли злоба Генриха II за истекшие восемнадцать лет.

Подобное благоразумие и осторожность как нельзя лучше отвечали смелости принятого им решения.

Впрочем, обстоятельства сложились для него благоприятно.

Войдя во двор Лувра с Мартином Герром, на сей раз с Мартином Герром настоящим, Габриэль заметил какую-то необычную суматоху, но был так поглощен своими думами, что почти не обратил внимания на удрученные лица придворных, попадавшихся ему на пути.

Однако все это не помешало ему разглядеть носилки с гербом Гизов и поклониться сходившему с них кардиналу Лотарингскому.

— А, это вы, виконт д’Эксмес! — воскликнул взволнованный кардинал. — Избавились наконец от своей болезни? Очень рад, очень рад! Еще в последнем письме мой брат с большим участием справлялся о вашем здоровье.

— Ваше высокопреосвященство, такое участие…

— Вы заслужили его необыкновенной храбростью. Но куда вы так спешите?

— К королю, ваше высокопреосвященство.

— Гм… Королю сегодня не до вас, мой юный друг. Знаете что? Я тоже иду к его величеству, по его приглашению. Поднимемся вместе, я вас введу в покои короля… Вам, надеюсь, уже известна печальная новость?

— Нет, — ответил Габриэль, — я иду из дому и только успел заметить здесь некоторое волнение.

— Еще бы не заметить! — усмехнулся кардинал. — .Наш доблестный коннетабль, командовавший армией, решил прийти на выручку осажденного Сен-Кантена… Не поднимайтесь так быстро, виконт, у меня ноги не двадцатилетнего… Да, так я говорю, что сей бесстрашный полководец предложил неприятелю бой. Было это третьего дня, десятого августа, в день святого Лаврентия. Войска у него было приблизительно столько же, сколько у испанцев, да еще была превосходная конница. И не угодно ли — этот опытный военачальник так умело распорядился, что потерпел на равнинах Жиберкура и Лизероля страшнейшее поражение, сам ранен и взят в плен, а с ним и все те офицеры и генералы, что не полегли на поле брани. От всей пехоты не уцелело и сотни солдат. Вот чем объясняется, виконт, всеобщее смятение… а также, очевидно, и мое приглашение к королю.

— Великий Боже! — воскликнул Габриэль, потрясенный этим ужасающим известием. — Неужели Франции суждено снова пережить дни Пуатье и Азенкура?. А что же слышно про Сен-Кантен, ваше высокопреосвященство?

— К моменту отъезда курьера Сен-Кантен еще держался, и племянник коннетабля, адмирал Гаспар де Колиньи, обороняющий город, поклялся искупить ошибку своего дяди и скорее дать себя похоронить под развалинами крепости, чем сдать ее. Но я боюсь, что адмирал уже погребен под ними и что рухнул последний оплот, прикрывавший подступы к Парижу!

— Но это же грозит гибелью государства!

— Спаси Францию, Боже! — перекрестился кардинал. — Вот и покои короля. Посмотрим, что он собирается делать, дабы спасти самого себя!

Стража, отдав честь, пропустила кардинала. В сопровождении Габриэля он вошел к королю и застал его в состоянии полной растерянности. Рядом с королем сидела в кресле г-жа де Пуатье. Увидев кардинала, Генрих поспешил ему навстречу.