Собрание сочинений в 50 томах. Том 4. Королева Марго

— Лучше быть здесь, чем там, не так ли? — заметил Карл, не столько отвечая на любезность своего зятя, сколько следуя течению своей мысли.

— Сир, я не понимаю…

— Взгляните — и поймете!

Король подбежал, вернее — подскочил к окну и, увлекая за собой своего перепуганного зятя, указал ему на страшные силуэты палачей на палубе какой-то барки, где они резали или топили свои жертвы, которых к ним приводили каждую минуту.

— Скажите же, во имя Бога, что происходит этой ночью? — спросил король Наваррский.

— Месье, этой ночью меня избавляют от гугенотов. Видите вон там, над Бурбонским дворцом, дым и пламя? Это дым и пламя от пожара в доме адмирала. Видите это мертвое тело, которое добрые католики волокут на разодранном матраце? Это труп зятя адмирала и вашего друга Телиньи.

— Что это такое?! — воскликнул король Наваррский, почувствовав в этих словах издевку, соединенную с угрозой, и, содрогаясь от гнева и стыда, тщетно пытался нащупать рукоять своего кинжала.

— А то, — выкрикнул Карл, вдруг приходя в ярость и смертельно бледнея, — а то, что я не хочу иметь гугенотов вокруг себя! Теперь вам понятно, Анрио? Разве я не король? Не властелин?

— Но, ваше величество…

— Мое величество избивает сейчас всех, кто не католик! Такова моя воля! Вы не католик? — вскричал Карл с гневом, нараставшим подобно морскому приливу.

— Сир, вспомните ваши слова: "Какое мне дело до вероисповедания тех, кто хорошо мне служит!"

— Ха-ха-ха! — разразился мрачным смехом Карл. — Ты, Анрио, советуешь мне вспомнить мои слова! Verba volant[2], как говорит моя сестричка Марго. А те, — продолжал он, показывая пальцем на город, — разве плохо служили мне? Не были храбры в бою, мудры в совете, неизменно преданны? Все они были хорошими подданными! Но они — гугеноты! А мне нужны только католики.

Генрих молчал.

— Пойми же меня, Анрио! — воскликнул Карл.

— Я понял, сир…

— И что же?

— Ваше величество, я не представляю себе, почему бы королю Наваррскому не поступить так же, как поступили столько дворян и простых людей. В конце концов, все эти несчастные гибнут потому, что им предложили то, что ваше величество предлагает мне, а они это отвергли так же, как отвергаю я.

Карл схватил зятя за руку и остановил на нем свой, обычно тусклый, а теперь затравленный взгляд.

— Ах, так ты воображаешь, что я брал на себя труд предлагать католичество тем, кого сейчас режут? — спросил Карл.

— Ваше величество, — сказал Генрих Наваррский, освобождая свою руку, — когда придется умирать, ведь вы умрете в вере своих отцов?

— Да, черт побери! А ты?

— Я тоже, — ответил Генрих.

Карл взвыл от ярости и дрожавшей рукой схватил лежащую на столе аркебузу. Генрих Наваррский прижался к стене, пот выступил у него на лбу от смертельной истомы, но благодаря огромной силе самообладания внешне он был спокоен и следил за всеми движениями страшного монарха, застыв на месте, как птица, завороженная змеей.

Карл взвел курок аркебузы и в слепой ярости топнул ногой.

— Принимаешь мессу? — крикнул он, ослепляя Генриха сверканием рокового оружия.

Генрих молчал.

Карл потряс своды Лувра самым ужасным ругательством, какое когда-либо произносилось здесь, и лицо его из бледного сделалось зеленоватым.

— Смерть, месса или Бастилия! — крикнул он, прицеливаясь в Генриха.

— О сир! Неужели вы убьете меня, вашего брата?

Генрих Наваррский, с исключительным присутствием духа, составлявшим одно из главных его природных качеств, воздержался от прямого ответа на вопрос Карла, сознавая, что отрицательный ответ повлечет за собою смерть. "

Как это бывает, вслед за сильным припадком ярости начался спад: Карл не повторил своего вопроса; с минуту он только глухо хрипел, затем повернулся к открытому окну и прицелился в какого-то человека, бежавшего по набережной на той стороне реки.

— Надо же мне кого-нибудь убить! — крикнул он, бледный как смерть, с налитыми кровью глазами.

Он выстрелил и уложил бежавшего на месте. Генрих невольно охнул.

Тогда Карл в страшном возбуждении начал безостановочно перезаряжать свою аркебузу и стрелять, радостно вскрикивая при каждом удачном выстреле.

"Я погиб, — подумал король Наваррский, — как только ему не в кого будет стрелять, он убьет меня".

Вдруг сзади них раздался голос:

— Ну как? Свершилось?

Это была Екатерина, которая вошла неслышно, под гром последнего выстрела.

— Нет, тысяча чертей! — заорал Карл, швыряя на пол аркебузу. — Нет! Упрямец не хочет!..

Екатерина не ответила, а медленно перевела взгляд на Генриха Наваррского, стоявшего так же неподвижно, как одна из фигур на гобелене, к которому он прислонился. Потом Екатерина снова посмотрела на Карла, будто спрашивая взглядом: "Тогда почему он жив?"

— Он жив… Он жив… — заговорил Карл, прекрасно поняв значение ее взгляда, и без колебаний ответил на него: — Он жив, потому что он мой родственник.

Екатерина усмехнулась.

Генрих заметил ее усмешку и понял, что ему надо бороться прежде всего с Екатериной.