И все же без него не обойтись. Я могу представить, что Бог именно так относится к некоторым из нас. Святые, те сами себя творят, вот они и живые. Они могут удивить делом или словом, они — вне сюжета, от него не зависят. А нас надо тащить. Мы упираемся, ибо нас нет, мы прикованы к сюжету, Бог еле-еле втаскивает нас в Свою сеть, мы скучны, у нас нет свободной воли, и польза от нас лишь та, что где-то, когда-то мы помогаем в сцене, в которой движется и говорит живой. Быть может, мы помогаем святым проявить свою, свободную волю.
Услышав стук двери и шаги, я обрадовался. Значит, можно прервать работу. Персонаж не оживет до утра, сейчас пора идти в бар. Я подождал, пока Генри меня крикнет (мы сжились за месяц, как два холостяка, которые годами не разлучались), но он не звал, он пошел в кабинет. Я подождал и тоже пошел туда, мне хотелось выпить.
Входя в кабинет, я вспомнил, как был у него тогда, в первый раз. Он опять сидел рядом с дискоболом, усталый и печальный, но я не позавидовал ему и не обрадовался.
— Выпьем, Генри?
— Да, да. Конечно. Я просто хотел переобуться.
У него были ботинки для города и для загорода, а тут, по его понятиям, был загород. Сейчас он не мог развязать узелок, у него вообще неловкие пальцы. Устав от борьбы, он скинул ботинок. Я его подобрал и распутал шнурок.
— Спасибо, Бендрикс, — видимо, даже такая простая услуга тронула его. — У нас там случилась очень неприятная вещь.
— Да?
— Звонила миссис Бертрам. Вы ее не знаете.
— Знаю. Встречал.
— Мы с ней не ладили.
— Да, она говорила.
— Сара понимала. Она ее почти не звала.
— Что, хочет денег занять?
— Да. Десять фунтов, вечная история — приехала на один день, банки закрыты, то-се… Бендрикс, я не злой человек, но она меня очень раздражает. У нее две тысячи в год. Я не намного больше получаю.
— Дали вы?
— Конечно. Я всегда даю. Плохо то, что я не удержался, сказал кое-что. Она взбесилась. Я сказал, сколько раз она брала деньги, сколько — отдавала. Это еще было ничего, она вынула чековую книжку, хотела расплатиться за все сразу. Но она забыла, что чеки истрачены. Думала унизить меня, а унизила себя, бедняга. Вышло еще хуже.
— Что ж она сделала?
— Обвинила меня в том, что я не так похоронил Сару. Рассказала какую-то дикую историю.
— Знаю. Она и мне рассказала, когда выпила.
— Вы думаете, она лжет?
— Нет, не думаю.
— Какое странное, совпадение, правда? Крестили в два года, тут и вспомнить нельзя, а вернулось… Вроде инфекции.
— Вы сами сказали, это совпадение.
Когда-то я придал ему силы, нельзя же, чтобы он сейчас ослабел.
— Я и не такие встречал. За прошлый год я так устал, Генри, что считаю номера машин. Вот и смотрите. Десять тысяч номеров, кто его знает, сколько из них комбинаций, а я очень часто видел рядом одинаковые номера.
— Вы думаете, тут то же самое?
— Я верю в совпадения, Генри.
Наверху зазвонил телефон. До сих пор мы его не слышали, потому что здесь, внизу, он был выключен.
— О Господи, — сказал Генри. — Наверное, опять она.
— Пускай звонит, — и тут звонок замолчал.
— Я не злой, — сказал Генри. — Она взяла за десять лет фунтов сто.
— Пойдем выпьем.
— Да, да. А, я не обулся!
Он стал обуваться, и я увидел лысину, словно заботы ее проели. Сам я — тоже из этих забот. Он сказал:
— Не знаю, что бы я без вас делал.
Я стряхнул с его плеча перхоть, сказал:
— Ну что вы, Генри! — и телефон опять зазвонил.
— Ладно, — сказал я.
— Нет, я отвечу. Кто его знает… — Он встал, не зашнуровав ботинки, подошел к столу. — Алло! Майлз у телефона. — Он передал мне трубку. — Это вас.
— Да, — сказал я, — слушаю.
— Мистер Бендрикс, — произнес мужской голос. — Я решил вам позвонить. Я тогда солгал.
— Кто это?
— Смитт.
— Ничего не пойму.
— Я сказал, что был в больнице. Нет, не был.
— Какое мне, собственно, дело…
— Очень большое. Вы не слушаете! Никто не лечил меня. Все прошло само, сразу, за ночь.
— Что? Не понимаю…
Он сказал мерзким голосом сообщника:
— Мы с вами знаем. Ничего не поделаешь. Я не должен был лгать. Это… — но я бросил трубку прежде, чем он произнес дурацкое, газетное слово, которым заменяют «совпадение». Я вспомнил сжатую руку, вспомнил, как злился, что бедных растаскивают по частям, делят, словно одежду. Он такой гордый, что ему непременно нужны откровения. Через неделю-другую будет тут выступать, показывать щеку. В газетах напишут: «Чудесное исцеление оратора-атеиста». Я попытался собрать воедино всю свою веру в совпадения, но смог представить, и то с завистью, только больную щеку, прижавшуюся к волосам.
— Кто там? — спросил Генри. Я подумал, отвечать ли, и решил, что не надо. Еще расскажет Кромтону.
— Смитт, — сказал я.
— Смитт?
— Ну, этот, к которому она ходила.
— Чего он хочет?
— Щеку вылечил. Я просил, чтобы он мне назвал врача. Один мой друг…
— Электричество?
— Не думаю. Я где-то читал, что бывает истерическая крапивница. Психотерапия, радий…