Собрание сочинений в 6 томах. Том 2

Успех к писателю после войны пришел и во Франции. Грин считал, что этим он обязан Франсуа Мориаку, написавшему к «Силе и славе» «весьма лестное предисловие». В Голливуде Джон Форд поставил по роману фильм «Беглец», резко исказивший содержание произведения: священник представал безупречным праведником, а лейтенант — средоточием всех пороков и притом отцом Бригитты. По признанию Грина, он «так и не смог принудить себя посмотреть этот фильм». При папе Пие XII (1939–1958) «Сила и слава» вызвала раздражение Ватикана и была запрещена. Однако другой римский папа — Павел VI (1963–1978), давший Грину аудиенцию, сказал ему, что это его любимая книга.

Вслед за «Брайтонским леденцом» (1938) «Сила и слава» отразила интерес прозаика к морально-религиозным проблемам, стремление осмыслить католическую ортодоксию с точки зрения ее гуманистического содержания и нравственной состоятельности. По свидетельству Грина, это единственный в его творчестве роман, который он создавал, исходя из заранее заданного тезиса, что во многом было обусловлено особыми обстоятельствами: выполняя задание религиозного журнала, писатель в 1938 г. отправился в Мексику, чтобы познакомиться с положением католической церкви в стране.

Мексика — государство с драматической историей, не утратившее и в XX в. связей с феодальным прошлым, но уже стремительно развивавшееся по пути буржуазной индустриализации, — переживала в тридцатые годы сложные последствия революции 1910–1917 гг. Революция всколыхнула общественное сознание, дала надежду на проведение аграрной реформы, на возрождение культуры, просвещение народа, утверждение демократических свобод. Однако эти надежды подрывались нестихающей борьбой за власть различных политических группировок, постоянными военными мятежами, а также воинствующим антиклерикализмом, способствовавшим расколу страны по религиозному принципу и тем самым отодвигавшим на второй план более важное решение социально-экономических проблем.

Неумелая пропаганда атеизма, оскорбление чувств верующих, основную массу которых составляли невежественные, суеверные крестьяне, грубое вмешательство в отправление религиозных обрядов, открытые гонения на священнослужителей, вплоть до убийства последних, — все это особенно усилилось в период президентства Плутарко Элиаса Кальеса (1924–1928). Ответной реакцией, не менее жестокой, стало вспыхнувшее в 1926 г. восстание «Кристерос», чьим лозунгом было «Cristo Rey» — «Христос — Царь». В публицистических заметках о Мексике «Дороги беззакония» (1939) Грин приводит услышанные им рассказы о бесчинствах враждующих лагерей и с грустью резюмирует: «Типичное явление для Мексики, да и, пожалуй, для всего людского рода: во имя идеалов применяется насилие, потом идеалы испаряются, а насилие остается».

После подавления «Кристерос» новый взрыв насилия, направленного против верующих, приходится на середину тридцатых годов, когда сторонники Кальеса, ушедшего с поста президента, но сохранившего политическое влияние, претендовавшего на роль «верховного вождя революций», попытались с помощью религиозного раскола страны противодействовать социальным реформам, проводившимся правительством Ласаро Карденаса (1934–1940).

Грин, как можно судить по «Дорогам беззакония», не пытался уяснить различие между политикой Кальеса и Карденаса, ставя их в один ряд гонителей на церковь, хотя именно Карденас стремился противодействовать этим гонениям. Укрепив свои политические позиции, он уже во второй половине тридцатых годов сумел не только запретить карательные отряды «краснорубашечников», созданные в штате Табаско и занимавшиеся преследованием священников и верующих, но и изгнать из правительства, а затем выслать из страны их главаря Томаса Гарридо Каннабля.

В романе «Сила и слава» анализ политической ситуации в стране отсутствует. Реальные факты мексиканской действительности, например, разрушение храмов в Табаско, превращение их в конюшни, казармы, спортивные площадки, походы «краснорубашечников», писатель использует для создания обобщенного образа мира насилия, подавляющего человека, обрекающего его либо на бесконечные страдания, либо на отупляющую бездуховность, либо на то и другое вместе. Этим же целям писатель искусно подчиняет и изображение природных примет Мексики, среди которых выделяются наиболее отталкивающие — крысы, стервятники, нестерпимая жара, изнуряющие дожди. При этом автор усиливает и без того угнетающую эмоциональную нагрузку, которую несут эти детали, прибегая к красноречивым метафорам и сравнениям, призванным усугубить атмосферу жестокости, разрушения, нестихающей борьбы: жуки подобны пыжам, они «взрываются», «детонируют», пальмовые листья похожи на «ограждение из сабель», жара присутствует в комнате, «как враг».