Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

В этот раз я одолевал дорогу на джипе, взятом напрокат со скидкой, опять же при содействии мистера Фернандеса. Но не суждено мне было добраться до Монте-Кристи и банановых плантаций, и я так никогда и не узнаю, сочли бы меня достойным должности заведующего рабочей закусочной или нет. Я выехал в шесть утра и к завтраку уже был в Сан-Хуане. До Элиас-Пинаса дорога не представляла никаких трудностей, но международное шоссе — может, потому, что на этом участке курсировал только рейсовый автобус да изредка проходили армейские грузовики, — оказалось более пригодным для коров и мулов. Я доехал до контрольного поста у Педро-Сантаны, и там меня задержали — непонятно почему. Лейтенант, запомнившийся мне с того дня, когда я переходил границу, был занят разговором с каким-то толстяком, одетым по-городскому; толстяк навалил перед ним целую груду игравшей всеми цветами радуги ювелирной дешевки — бус, браслетов, часов, колец, — в пограничной полосе контрабандистам было раздолье. Деньги перешли из рук в руки, и лейтенант направился к моему джипу.

— Что случилось? — спросил я.

— Случилось? Ничего не случилось. — Он говорил по-французски не хуже меня.

— Ваши солдаты не дают мне проехать.

— О вас же заботимся, по ту сторону международного шоссе идет стрельба. Палят вовсю. А мы где-то с вами встречались.

— Я пришел с той стороны месяц назад.

— Да. Теперь вспомнил. Скоро, должно быть, еще к нам пожалуют — такие, как вы.

— Часто тут появляются перебежчики?

— Вскоре после вас перебежало человек двадцать партизан. Теперь они все в лагере под Санто-Доминго. Я думал, больше никого не осталось — это последние.

Он, видимо, говорил об отряде, с которым хотел установить связь Филипо. Я вспомнил тот ночной разговор его с Джонсом и как остальные внимали их грандиозным планам об огневой точке, о временном правительстве, о встречах с газетчиками.

— Мне надо поспеть в Монте-Кристи до темноты.

— Поезжайте-ка обратно, в Элиас-Пинас.

— Нет. Я лучше где-нибудь здесь подожду, если вы не возражаете.

— Сделайте одолжение.

У меня была в машине бутылка виски, и я одолжил лейтенанта и этим. Толстяк, продававший ювелирные изделия, попробовал заинтересовать меня сережками, по его заверениям, с сапфирами и брильянтами. Он вскоре уехал в сторону Элиас-Пинаса. Лейтенант купил у него часы, а сержант — две нитки бус.

— Оба подарка одной женщине? — спросил я сержанта.

— Супруге, — сказал он и подмигнул мне.

Время подошло к полудню. Я сидел в тени на ступеньках караульной и размышлял, что делать, если меня не возьмут на фруктовой плантации. Оставалось предложение мистера Фернандеса — неужели мне придется носить черный костюм?

Может быть, уроженцы таких мест, как Монте-Карло, где никто не пускает корней, имеют какое-то преимущество перед другими, ибо они легче приемлют то, что им преподносит жизнь. Как и у всех людей, у нас — у таких вот перекати-поле — в прошлом был соблазн обрести опору в религии или в политических убеждениях, но по тем ли, по иным ли причинам мы не поддались ему. Наш удел — безверие; мы восхищаемся Мажио и Смитами — теми, кто отдает себя служению делу, восхищаемся их мужеством, их цельностью, преданностью идее, но кого, как не нас, робких, не знающих душевного жара, вербует мир зла и добра, мир глупых и мудрых, равнодушных и заблуждающихся. Мы, завербованные, ничего не выбираем, мы только живем, «круговорот с Землей свершая, как дерево, и камень, и скала» ^{79}.

Эта логическая выкладка была достойна внимания; пожалуй даже, она облегчила мою всегда неспокойную совесть, привитую мне без моего ведома отцами Приснодевы, когда я был еще совсем зеленый. Вскоре солнце стало палить прямо на ступеньки и загнало меня в караульную, с ее тяжелым, спертым воздухом, с ее койками не шире носилок, с портретами красоток по стенам и с памятками о доме — о многих родных домах. Там лейтенант и нашел меня. Он сказал:

— Теперь скоро поедете. Их ведут.

Растянувшись цепочкой в тени деревьев, к караульной медленно шли доминиканские солдаты. Винтовки были у них на ремне, а в руках они несли оружие тех людей, которые выбрались с гаитянских гор и теперь брели за конвоем, еле волоча ноги от усталости, — брели такие растерянные, точно дети, разбившие какую-то ценную вещь. Негры были мне все незнакомы, но почти в самом хвосте этой небольшой колонны я увидел Филипо. Он шел голый до пояса, а правая рука была у него на перевязи, сделанной из снятой рубашки. Поравнявшись со мной, он вызывающе крикнул:

— У нас патронов не хватало, — но, по-моему, он меня тогда не узнал — он видел перед собой только лицо белого, как ему казалось, осуждающее. Колонну замыкали двое с носилками. На носилках лежал Жозеф. Глаза у него были открыты, но он не видел чужой страны, куда его несли.

Один из носильщиков спросил меня:

— Вы этого знаете?

— Да, — сказал я. — Он был мастер делать ромовый пунш.

Носильщики ответили мне неодобрительным взглядом, я понял, что не таким словом надо было почтить покойника (у мистера Фернандеса это получилось бы лучше), и молча, как плакальщик, пошел за носилками.