Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

Анхел вел себя хорошо и показался мне совсем не таким уж толстяком. Я сам не мог понять, чем он так раздражал меня раньше, и, глядя на Марту, стоявшую чуть впереди, не мог я понять и того, почему мы с ней придавали столь большое значение нашей половинчатой любви. Теперь казалось, что все это было порождением Порт-о-Пренса с темнотой и страхами его комендантского часа, с его неработающими телефонами, со сворой его тонтон-макутов в темных очках, с его насилием, бесправием и пытками. Подобно некоторым винам, наша любовь не могла ни созреть, ни вынести перевозки.

Священник был молодой человек, одних лет с Филипо, и такой же светлый метис. Он произнес короткую проповедь на слова апостола Фомы: «Пойдемте же в Иерусалим и умрем с ним вместе». Он говорил:

— Церковь живет в мире, она часть мирских страданий, и хотя Христос осудил ученика своего, отсекшего ухо рабу первосвященника, сердца наши с теми, кого муки людские побуждают к насилию. Церковь против насилия, но равнодушие она осудит еще суровее. На насилие может подвигнуть любовь, от равнодушия же этого ждать нельзя. Одно есть несовершенство милосердия, другое — совершенный облик себялюбия. В дни страха, сомнений и смятенности духа простота и преданность одного апостола подсказали ему верное политическое решение. Он поступил неправильно, однако лучше мне ошибиться, как ошибался святой Фома, чем примкнуть к малодушным и холодным сердцам. Пойдемте же в Иерусалим и умрем с ним вместе.

Мистер Смит горестно покачивал головой, такая проповедь не могла понравиться ему. В ней слишком чувствовались взрывы страстей, вызываемых кислотами.

Я видел, как Филипо, а за ним почти все люди из его маленького отряда подошли к ограде алтаря причащаться святых тайн. Исповедались ли они священнику в грехе насилия и потребовал ли он от них полного раскаяния в содеянном? После конца мессы я очутился рядом с Мартой и ее сыном. Я заметил, что глаза у Анхела заплаканные.

— Он очень любил Джонса, — сказала Марта. Она взяла меня за руку и увела в притвор: мы стояли там одни, в обществе уродливой статуи святой Клары. Марта сказала: — У меня дурные вести для тебя.

— Все знаю. Луиса переводят в Лиму.

— Такая ли уж это дурная весть? У нас с тобой все кончилось, ведь правда?

— Разве? Джонса уже нет.

— Он больше значил для Анхела, чем для меня. Тогда ночью я очень разозлилась. Не будь Джонса, который не давал тебе покоя, ты нашел бы кого-нибудь еще. Ты искал, на чем поставить точку. Не спала я с Джонсом. Уж постарайся поверить мне. Я любила его, но совсем по-другому.

— Да. Теперь я тебе верю.

— А тогда не поверил бы.

Значит, она не изменяла мне. Какая ирония! Но странно… теперь это меня совсем не трогало. Я готов был пожалеть, что Джонс так и не «поразвлекался» с ней.

— Какие же у тебя дурные вести?

— Доктор Мажио погиб.

Я не знал, когда умер мой отец, если его действительно нет в живых, так что сейчас мне впервые в жизни пришлось испытать боль внезапной утраты того, кто в случае нужды мог стать моим последним прибежищем.

— Как это было?

— По официальной версии — убит, потому что оказал сопротивление при аресте. Его обвинили в том, будто он агент Кастро и коммунист.

— Коммунист — да, но я уверен, что ничьим агентом он не был.

— А на самом деле подослали какого-то крестьянина, чтобы он позвал его к своему больному ребенку. Доктор вышел на садовую дорожку, и тонтон-макуты открыли по нему стрельбу из машины. Были свидетели. Крестьянин тоже убит, но, может, случайно?

— Этого следовало ожидать. Папа Док — оплот против коммунизма.

— Где ты остановился?

Я назвал ей маленькую гостиницу в городе.

— Прийти к тебе? Днем я могу. Анхел завел здесь друзей.

— Если тебе на самом деле хочется, приходи.

— Завтра я уезжаю в Лиму.

— На твоем месте я бы не пришел.

— Ты напишешь мне, как у тебя все сложится?

— Конечно.