Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

Трое мужчин, в том числе Филипо, понесли Жозефа в покой позади tonelle, но с меня всего этого было довольно. Я вышел в жаркую ночь и набрал полную грудь воздуха, пахнущего дымом костров и дождем. Не затем я бросил иезуитов, чтобы стать жертвой африканского бога. В tonelle колыхались хоругви, нескончаемо звучали все те же напевы. Я вернулся к своей машине, сел за руль и стал ждать Жозефа. Если он мог так резво бегать в хижине, пусть добирается сюда без моей помощи. Вскоре пошел дождь. Я поднял стекла и сидел в удушающем зное, а тучи, будто из огнетушителя, заливали tonelle дождем. Шум ливня заглушал барабанную дробь, и меня охватило такое чувство одиночества, будто я сидел в гостинице, в чужом городе, после похорон друга. В машине у меня хранилась бутылка виски — на всякий случай, я приложился к ней и вскоре увидел и похоронную процессию — серую под темной пеленой дождя.

Никто не остановился у моей машины, плакальщики разомкнулись и обошли ее с двух сторон. Мне послышалось, будто где-то заработал мотор, — Филипо, наверно, тоже приехал в машине, но ее не было видно из-за дождя. Незачем мне было ездить на эти похороны, незачем мне было селиться в этой стране — я здесь чужой. Моя мать завела себе черного любовника, она была причастна к этой жизни, а я уже давным-давно забыл, как это бывает, когда человеку есть до чего-нибудь дело. Когда-то, где-то я утратил способность чувствовать свою причастность к чему бы то ни было. Я выглянул из машины, — кажется, Филипо поманил меня через стекло. Нет, это мне померещилось.

Жозеф так и не появился, я включил мотор и уехал один. Домой я вернулся около четырех часов утра — тут уже не задремлешь, так что сна у меня не было ни в одном глазу, когда в шесть часов тонтон-макуты подкатили на машине к самой веранде и крикнули мне, чтобы я сошел вниз.

2

Во главе этого отряда прибыл капитан Конкассер, и, пока его подручные производили обыск на кухне и в помещении для прислуги, он держал меня на мушке в углу веранды. Из дома доносилось хлопанье дверей и буфетных створок и дребезг разбиваемого стекла.

— Что вы ищете? — спросил я.

Он лежал в плетеном кресле, держа на коленях револьвер, направленный дулом на меня и на жесткий стул с прямой спинкой, на котором я сидел. Солнце еще не всходило, но тем не менее он был в темных очках. Мне хотелось проверить, не мешают ли они ему целиться, но я решил не рисковать зря. Ответа на мой вопрос не последовало: очень ему было нужно отвечать! Небо у него за спиной заалело, пальмы стали черные на этом фоне и сразу выступили из темноты. Я сидел на жестком стуле от обеденного стола, и в щиколотки мне впивались москиты.

— Или вы кого-то ищете? Политических беженцев здесь нет. Ваши люди подняли такой грохот, что и мертвого разбудят. А у меня в отеле гости, — добавил я не без гордости.

Капитан Конкассер переложил револьвер повыше и пошевелил ногами, — может быть, он страдал ревматизмом? Раньше револьверное дуло смотрело мне прямо в живот, теперь оно было направлено на грудь. Капитан зевнул, откинул голову назад, и я подумал, что он, наверно, спит, но темные очки скрывали его глаза. Я приподнялся со стула, и он тут же сказал:

— Asseyez-vous [42].

— У меня затекли ноги. Я хочу немного размяться. — Теперь револьвер был нацелен мне в голову. Я сказал: — Что вы там затеваете с Джонсом? — Вопрос был риторический, но, к моему удивлению, он отозвался на него:

— А что вам известно о полковнике Джонсе?

— Почти ничего, — ответил я. Оказывается, Джонс получил повышение в чине.

На кухне что-то уж очень загремели: наверно, разбирают плиту, подумал я. Капитан Конкассер сказал:

— Здесь был Филипо. — Я молчал, не зная, о ком он — о покойнике дяде или о здравствующем племяннике. Конкассер снова заговорил: — До того как приехать сюда, он был у полковника Джонса. Зачем ему понадобился полковник Джонс?

— Я ничего не знаю. Спрашивайте об этом Джонса. Он же ваш друг.

— Мы белых используем, только когда нам это нужно. Мы им не доверяем. Где Жозеф?

— Не знаю.

— Почему его нет здесь?

— Не знаю.

— Ночью вы с ним куда-то ездили.

— Да.

— Вернулись один.

— Да.

— У вас была встреча там с мятежниками.

— Вздор вы говорите. Вздор!

— Мне ничего не стоит пристрелить вас. С удовольствием пристрелил бы. За сопротивление при аресте.

— Я в этом не сомневаюсь. Опыта в таких делах у вас, надо думать, хватает.

Мне стало страшно, но еще больше я боялся выдать ему свой страх — тогда он и вовсе сорвался бы с цепи. Пока свирепый пес лает, это еще полбеды.

— А за что меня арестовали? — спросил я. — В посольстве этим поинтересуются.

— Сегодня в четыре часа утра был налет на полицейский участок. Один убит.

— Полицейский?

— Да.

— Прекрасно.

Он сказал:

— А вы не храбритесь. Вас же страх забирает. Поглядите на свою руку. — (Я уже раза два вытер взмокшую ладонь о пижамные штаны.)

Я засмеялся деланным смехом — весьма неискусно.

— Жарко очень. Совесть моя совершенно чиста. В четыре часа утра я лежал в постели. А что другие полицейские? Убежали, конечно?

— Да. Мы ими еще займемся. Они убежали и бросили оружие. Это безобразие.