Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

Познакомившись с ним поближе, я научился распознавать эту особенную его интонацию. Он испытывал острое чувство неловкости, когда я дурно о ком-нибудь отзывался — даже о людях незнакомых или о врагах. Он пятился от таких разговоров, как лошадь от воды. Забавляясь, я иногда старался незаметно подвести его к самой канаве и потом сразу посылал вперед хлыстом и шпорами. Но прыжок у нас так ни разу и не вышел. Подозреваю, что он скоро научился угадывать мои намерения, хотя никогда не высказывал своего недовольства вслух. Это значило бы критиковать хорошего знакомого. Он предпочитал просто отходить в сторонку. Вероятно, это была единственная черта характера, отличавшая его от жены. В пылкости и прямоте ее нрава мне пришлось убедиться позднее — она была способна накинуться на кого угодно, кроме, конечно, самого Кандидата в президенты. В дальнейшем мы с ней часто ссорились, она подозревала, что я посмеиваюсь над ее мужем, но ей и в голову не могло прийти, как я им завидовал. Мне не случалось встречать в Европе ни одной супружеской четы, связанной такой преданностью друг к другу.

Я сказал:

— Вы говорили о своей миссии.

— Разве? Вы меня извините, что я так о себе распространяюсь. Миссия — это, пожалуй, слишком громко сказано.

— Мне интересно послушать.

— Если хотите, это моя мечта. Но вряд ли вы по роду своих занятий проникнетесь к ней сочувствием.

— Другими словами, она имеет какое-то отношение к вегетарианству?

— Да.

— Антипатии оно у меня не вызывает. Мое дело угождать гостям. Если мои гости вегетарианцы…

— Вегетарианство — это не только вопрос питания, мистер Браун. Оно затрагивает многие стороны жизни. Если бы нам удалось полностью устранить кислоты из человеческого организма, мы устранили бы и взрывы страстей.

— Тогда мир прекратил бы существование.

Он сказал с мягкой укоризной:

— Я говорю о страстях, а не о любви.

И мне, как это ни удивительно, сделалось стыдно. Цинизм — вещь дешевая, его можно купить в любом магазине стандартных цен, он входит во все виды низкосортной продукции.

— Ну что ж, вы на пути в вегетарианскую страну, — сказал я.

— Не понимаю, мистер Браун.

— Девяносто пять процентов населения Гаити не могут себе позволить ни мяса, ни рыбы, ни яиц.

— Но, мистер Браун, неужели вы не задумывались над тем, от кого происходят все несчастья в мире? Не от бедняков же. Войны затевают политические деятели, капиталисты, интеллектуалы, бюрократы, боссы Уолл-стрита. Бедняки не начинали ни одной войны.

— А среди богачей и сильных мира сего, надо полагать, вегетарианцев не бывает?

— Нет, сэр. Как правило, не бывает.

И я опять устыдился своего цинизма. Глядя в эти бледно-голубые глаза, не ведающие ни сомнений, ни колебаний, можно было поверить на минуту, что человек этот не так уж наивен. Ко мне подошел стюард. Я сказал:

— Я супа не буду.

— Для супа еще рано, сэр. Капитан спрашивает, сэр, не будете ли вы добры зайти к нему.

Капитан сидел у себя в каюте — суровой и надраенной, как он сам, и лишенной личных примет ее обитателя, если не считать кабинетной фотографии пожилой женщины, у которой был такой вид, будто она сию минуту вышла из парикмахерской, где ей высушили феном не только волосы, но и все нутро.

— Пожалуйста, садитесь, мистер Браун. Не угодно ли сигару?

— Нет, благодарю вас.

Капитан сказал:

— Давайте сразу перейдем к делу. Я вынужден просить вас о содействии. Все это очень неприятно.

— Да?

Он проговорил мрачнейшим голосом:

— Хуже нет, когда в пути случаются неожиданности.

— Да, море… штормы…

— Не о море же пойдет речь. С морем дело простое. — Он переставил на столе пепельницу, ящичек с сигарами, а потом придвинул к себе на сантиметр фотографию женщины с бесстрастным лицом и завивкой, словно смазанной для крепости цементным раствором. Может быть, рядом с ней он чувствовал себя увереннее. У меня же такая совершенно парализовала бы волю. Он сказал: — Вы знакомы с этим пассажиром, с майором Джонсом? Он сам себя так аттестует.

— Да, мы с ним разговаривали.

— Какое он на вас произвел впечатление?

— Да не знаю… как-то не задумывался над этим.

— Только что получена каблограмма из нашего управления в Филадельфии. Оттуда требуют, чтобы я сообщил, когда и где он сойдет на берег.

— Но по его билету можно…

— Там хотят знать наверняка, не изменит ли он своих планов. Мы идем в Санто-Доминго… Вы сами мне говорили, что билет у вас взят до Санто-Доминго, на тот случай, если в Порт-о-Пренсе… Может, он тоже так сделает.

— Запрос исходит от полиции?

— Да, возможно — это только мое предположение, — возможно, что полиция им интересуется. Поймите меня правильно: я ничего не имею против майора Джонса. Всего вернее, потребовалась обычная справка, только потому, что какой-нибудь там канцелярист… Но я решил… вы тоже англичанин, живете в Порт-о-Пренсе… Предупрежу вас, а вы, в свою очередь…

Меня бесила его предельная осторожность, предельная корректность, предельная порядочность. Неужели наш капитан ни разу в жизни не оступился — в молодости или в подпитии, когда рядом не было его хорошо причесанной жены? Я сказал: