Мне не спалось. Молнии вспыхивали и гасли — равномерно, как световая реклама Папы Дока в парке, и, только когда дождь ненадолго утихал, сквозь москитные сетки на окнах в комнату просачивалось немного воздуха. Я лежал и думал о богатстве, которое мне сулил Джонс. Если на самом деле войти с ним в долю, может быть, Марта уйдет от мужа? Но ее удерживала около него не обеспеченность, ее удерживал Анхел. Мысленно я уже убеждал Марту, что Анхел будет совершенно доволен, если откупиться от него еженедельной порцией фокусов и песочного печенья. Потом я заснул и увидел себя во сне мальчиком, который стоит на коленях у престола в школьной часовне в Монте-Карло. Священник шел мимо ряда коленопреклоненных причастников и клал каждому в рот песочное печенье, но, поравнявшись со мной, обделил меня. Причастники приходили и уходили, а я упорно продолжал стоять на коленях. Священник снова роздал всем печенье, и мне опять не досталось. Тогда я поднялся и, насупившись, пошел по проходу между скамьями, который вдруг превратился в огромный вольер, где, прикованные каждый к своему кресту, рядами стояли попугаи. Кто-то резко окликнул меня сзади:
— Браун! Браун! — Но я не был уверен, что это моя фамилия, и не стал оглядываться. — Браун! — Тут я проснулся и понял, что зов идет с веранды под окном спальни.
Я встал с кровати и подошел к окну, но через москитную сетку ничего не было видно. Внизу послышались шаги, и снова тот же настойчивый голос, но уже под другим окном, позвал:
— Браун! — Я с трудом расслышал его сквозь набожное бормотание дождя. Я отыскал электрический фонарик и сошел вниз. В конторе я вооружился медным гробиком с буквами «R. I. P.» — ничего более подходящего там не оказалось. Потом отпер боковую дверь и зажег фонарик, чтобы показать, где я. Его луч упал на дорожку к плавательному бассейну. И чуть погодя из-за угла дома в световой круг ступил Джонс.
Он был мокрый до нитки, лицо — в разводах грязи. Под пиджаком у него было что-то спрятано от дождя. Он сказал:
— Потушите фонарик. Пустите меня в дом. Скорее. — Он прошел следом за мной в контору и вынул из-под промокшего пиджака припрятанную вещь. Это был дорожный поставец. Он бережно опустил его на стол, точно любимую кошечку, и провел по нему ладонью. Он сказал: — Все кончено. Крышка. Полный проигрыш.
Я протянул руку к выключателю.
— Нет, нет, — сказал он. — С дороги могут увидеть.
— Оттуда не видно, — сказал я и зажег свет.
— Все-таки попрошу вас, старина, если можно… В темноте как-то спокойнее. — Он нажал на выключатель. — Что это вы держите, старина?
— Гроб.
Дышал он тяжело, от него несло джином. Он сказал:
— Надо уносить ноги. Любым путем.
— Что случилось?
— Они начали копать. В двенадцать ночи мне позвонил Конкассер. Я понятия не имел, что этот чертов телефон работает. Затрезвонил у самого моего уха — перепугал меня насмерть. До тех пор все молчал.
— Его, наверно, исправили, когда водворили туда поляков. Вы поселились в правительственной гостинице для VIP [50].
— В Импхале мы называли их «самые значительные слухи», — сказал Джонс со смешком, вернее, с бледной тенью смешка.
— Если б вы позволили включить свет, я дал бы вам выпить.
— Некогда, старина. Надо выбираться отсюда. Конкассер звонил из Майами. Его послали туда навести кое-какие справки. Пока он ничего не подозревает, но в полном недоумении. А вот утром, когда выяснится, что я смылся…
— Куда?
— В том-то весь вопрос, старина, и цена ему шестьдесят четыре тысячи долларов.
— «Медея» стоит в порту.
— Самое для меня подходящее…
— Мне все-таки надо одеться.
Он поплелся за мной, как собака, оставляя мокрые следы на полу. Мне не хватало помощи и совета миссис Смит, ведь она была высокого мнения о Джонсе. Пока я одевался — ему пришлось примириться хотя бы со слабым освещением, — он нервно прохаживался от стены к стене, подальше от окна.
— Не знаю, что вы там затевали, — сказал я, — но если на карте стояло четверть миллиона долларов, они неизбежно должны были копнуть поглубже.
— У меня и это было предусмотрено. Я сам хотел поехать в Майами вместе с тем, кто будет наводить справки.
— Но вас решили придержать.
— Не придержали бы, если б здесь оставался мой компаньон. Я рассчитывал протянуть по крайней мере еще недельку, дней десять. Кабы знать заранее, что времени у меня в обрез, я бы раньше стал вас обрабатывать.
Я остолбенел и буквально замер — одна нога в штанине:
— И вы мне так прямо и заявляете, что прочили меня в козлы отпущения?
— Нет, старина, нет. Зачем преувеличивать? Можете быть совершенно уверены, что я шепнул бы вам вовремя, когда надо искать убежища в британском посольстве. Если б это вообще понадобилось. Но такой нужды не было бы. Обследователь дает телеграмму «о’кей» и получает свой куш, а в дальнейшем вы присоединяетесь к нам.
— Какой же куш вы собирались отвалить
— У меня все было распределено. Вы, старина, получили бы чистым весом. Сполна.
— Если бы уцелел.