Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

Дождь стал утихать: теперь было слышно, как редкие капли падают на листья пальм, в кустарник, на твердый цемент плавательного бассейна. Я сказал:

— Я принимаю все, как оно есть. И так почти весь мир поступает. Человеку надо жить.

— А чего вы хотите от жизни, Браун? Я знаю, как бы мне ответила на этот вопрос ваша матушка.

— Как?

— Она подняла бы меня на смех за то, что я сам не могу на него ответить. Жить интересно. Но интересно ей было почти все, даже смерть.

Доктор Мажио встал с кресла и подошел к перилам веранды.

— Мне что-то послышалось. Игра воображения. По ночам все мы нервничаем. Я очень любил вашу матушку, Браун.

— А ее любовник, что он собой представлял?

— Ей было хорошо с ним. Но вы-то чего хотите от жизни, Браун?

— Я хочу, чтобы мой отель не пустовал, хочу, чтобы в нем было все, как прежде. До прихода к власти Папы Дока. Жозеф хлопочет за стойкой бара, в плавательном бассейне девушки, с шоссе сворачивает машина за машиной, и пусть будут все прочие глупенькие веселые звуки: позвякиванье льда в бокалах, смех в кустах и, уж конечно, шелест долларовых бумажек.

— А еще?

— Ну, вероятно, и тело, которое любишь. Как требовалось моей матери.

— А потом?

— Право, не знаю. Разве всего этого мало на тот отрезок жизни, что у меня впереди? Мне уже под шестьдесят.

— Ваша матушка была католичка.

— Не такая уж рьяная.

— Я сохранил веру хотя бы в непреложность определенных экономических законов, а вы свою утеряли.

— Утерял? Может, ее у меня никогда и не было. Ведь, по сути дела, всякое убеждение — это какие-то рамки, не так ли?

Несколько минут мы сидели молча, с пустыми стаканами в руках. Потом доктор Мажио сказал:

— У меня есть вести от Филипо. Он сейчас в горах под Ле-Кей, но думает двинуться на север. С ним двенадцать человек, в том числе Жозеф. Надеюсь, что остальные не калеки. Двух хромоногих вполне достаточно. Филипо хочет присоединиться к партизанам у доминиканской границы — их, говорит, человек тридцать.

— Целая армия. Сорок два человека!

— У Кастро было двенадцать.

— Только не говорите мне, что Филипо — это Кастро.

— Он думает создать в пограничном районе базу для обучения. Папа Док отогнал крестьян на десять километров в глубь страны, так что есть надежда… если не на вербовку добровольцев, то хотя бы на сохранение всего этого в тайне… Ему нужен Джонс.

— Почему вдруг Джонс?

— Он уверовал в Джонса.

— Лучше бы раздобыл где-нибудь пулемет Брена.

— На первых порах обучение важнее, чем оружие. Оружие всегда можно взять у убитых, но для этого надо научиться убивать.

— Откуда вы все это знаете, доктор Мажио?

— Иногда они бывают вынуждены довериться даже кому-нибудь из нас.

— Кому-нибудь из вас?

— Из коммунистов.

— Просто чудо, как вы до сих пор уцелели.

— Если б коммунистов не было — а почти все мы занесены в списки ЦРУ, — Папу Дока перестали бы считать оплотом свободного мира. Есть, вероятно, еще одна причина. Я хороший врач. Вдруг настанет день… он же не застрахован от болезней…

— Если б вы могли превратить ваш стетоскоп во что-нибудь смертоносное!

— Да. Я сам об этом думал. Но он, вероятно, переживет меня.

— Во французской медицине в большом ходу всякие свечи и piqûres [58].

— Сначала их испробуют на ком-нибудь, кого не жалко.

— И вы действительно считаете Джонса… Он годен только на то, чтобы смешить женщин.

— Джонс набрался опыта в Бирме. Японцы были похитрее тонтон-макутов.

— О да, он любит похвалиться своими подвигами. Говорят, в посольстве его слушают как зачарованные. Песенку спой, ужин за мной.

— Не собирается же он просидеть в посольстве всю жизнь.

— Умирать у его порога тоже не собирается.

— Совершить побег всегда можно.

— Такой риск ему не по плечу.

— Мало ли он рисковал, пытаясь надуть Папу Дока. Вы его недооцениваете. Только потому, что человек любит похвастаться… Хвастуна не трудно заманить в ловушку. Заставить его открыть карты.

— Вы меня неправильно поняли, доктор Мажио. Мне так же важно извлечь его оттуда, как и молодому Филипо.

— Но вы же сами ввели его туда.

— Я тогда не сообразил.

— Чего?

— Это дело совсем другое. Я готов на все, чтобы…

По аллее кто-то шел. Шуршали под ногами мокрые листья и скорлупа кокосовых орехов. Мы сидели молча, ждали… В Порт-о-Пренсе по ночам никто не ходит. Я подумал, есть ли у доктора Мажио револьвер. Но это как-то не вязалось со всем его обликом. Под пальмами, у поворота аллеи, шаги смолкли. Меня окликнули:

— Мистер Браун!

— Да?

— Посветить нечем?

— Кто это?

— Крошка Пьер.

Я вдруг почувствовал, что доктора Мажио нет рядом. Удивительно, как бесшумно мог передвигаться этот большой человек в случае надобности.

— Сейчас посвечу, — крикнул я. — Я тут один.

Я ощупью пробрался в бар. Я знал, где искать фонарик. Включив его, я увидел, что дверь на кухню стоит настежь. Я принес на веранду лампу, и Крошка Пьер поднялся по шатким ступенькам. Уже несколько недель эта резко очерченная сомнительная физиономия не представала передо мной. Пиджак у Крошки Пьера был насквозь мокрый, и он повесил его на спинку стула. Я налил ему рому и стал ждать, какое последует объяснение, — после захода солнца он обычно не показывался.