Собрание сочинений в 6 томах. Том 5

— Значит, Джонс меня ненавидит, — сказал он. — Что ж, это делает мне честь. Меня и вас ждет Стайнер. И в каком-то смысле по одной и той же причине. В одном случае — это моя жена, в другом — моя дочь.

— Вы никогда не прощаете, верно? Даже мертвым?

— Ах, Джонс, при чем тут прощение. Это христианское понятие. Вы христианин, Джонс?

— Не знаю. Но точно знаю, что никого так не презирал, как вас.

— Вы опять выразились неточно. Семантика ^{166} — важная наука, Джонс. Говорю вам: вы ненавидите, а не презираете меня. Презрение рождается из полного крушения надежд. Большинство людей не способны пережить крушение надежд, сомневаюсь, чтобы способны были на это и вы. Их надежды для этого слишком мелки. Когда ты презираешь, это похоже на глубокую, неизлечимую рану, преддверие смерти. И пока у тебя еще есть время, надо за эту рану отомстить. Когда тот, кто эту рану тебе нанес, умер, надо мстить другим. Если бы я верил в Бога, я, вероятно, захотел бы отомстить Ему за то, что Он сделал меня способным чувствовать разочарование. Кстати — это чисто философский вопрос, — как можно отомстить Богу? Христиане, наверное, скажут: заставить страдать Его сына.

— Быть может, вы и правы, Фишер. Быть может, мне даже не стоит вас ненавидеть. По-моему, вы сумасшедший.

— Ах нет же, нет, я не сумасшедший, — сказал он с этой невыносимой улыбочкой, полной несказанного превосходства. — Вы человек не слишком большого ума, Джонс, не то в ваши годы не переводили бы для заработка письма о шоколадках. Но иногда у меня возникает желание поговорить с человеком, даже если это и выше его понимания. На меня такое желание находит порой и когда я сижу с одним из — как их называла моя дочь? — с одной из жаб. Забавно следить за их восприятием. Никто из них не осмелится назвать меня сумасшедшим, как это сделали вы. Это ведь может лишить их приглашения на мой следующий ужин.

— И лишить тарелки каши?

— Нет, подарка, Джонс. Они не вынесут, если их лишат подарка. Миссис Монтгомери притворяется, что меня понимает. «Ох, до чего же я с вами согласна, доктор Фишер», — говорит она. Дин злится: он не переносит, когда что-нибудь недоступно его пониманию. Говорит, что даже «Король Лир» ^{167} — это полная чепуха, потому что знает: он сыграть его не способен даже в кино. Бельмон внимательно слушает и сразу же меняет тему разговора. Подоходные налоги научили его увертливости. Дивизионный… Я только раз при нем сорвался, когда не мог больше вынести глупости этого старика. А он на это только хмыкнул и сказал: «Шагом марш под грохот орудий». Он, конечно, никогда не слышал орудийного залпа — разве что ружейные выстрелы на учебном полигоне. Кипс — самый лучший слушатель… Думаю, он надеется извлечь хоть зернышко здравого смысла из того, что я говорю, авось пригодится. Ах да, Кипс… он мне напомнил, зачем я вас вызвал. Наследство.

— Какое наследство?

— Вы знаете, а может, и не знаете, что моя жена оставила доходы от своего маленького капитала дочери, но только пожизненно. Потом капитал должен был отойти к ребенку, который мог у нее родиться, но, так как дочь умерла бездетной, деньги возвращаются ко мне. Чтобы показать, что она меня «прощает» — как нагло указано в завещании. Будто мне не плевать на ее прощение — прощение за что? Если я приму эти деньги, я как бы соглашусь принять и ее прощение — прощение женщины, которая изменила мне с конторщиком мистера Кипса.

— Вы уверены, что она с ним спала?

— Спала? Возможно, что она просто дремала рядом с ним под какую-нибудь мяукающую пластинку. Если вы спрашиваете, совокуплялась ли она с ним, — нет, в этом я не уверен. Возможно, но я в этом не уверен. Да я и не придал бы этому большого значения. Животный инстинкт. Я бы мог выбросить это из головы, но она предпочитала его общество моему. Конторщика мистера Кипса с нищенским жалованьем!

— Весь вопрос в деньгах, а, доктор Фишер? Он был недостаточно богат, чтобы наставлять вам рога.

— Да, деньги, конечно, имеют значение. Есть люди, которые даже на смерть пойдут ради денег. А из-за любви не умирает никто, Джонс, разве что в романах.

Я подумал, что пытался сделать именно это, но не сумел. Однако предпринял ли я эту попытку из-за любви или из страха перед непоправимым одиночеством?

Я перестал его слушать, и мое внимание привлекли только последние его слова:

— Поэтому деньги эти ваши, Джонс.

— Какие деньги?

— Наследство, конечно.

— Мне они не нужны. Мы с ней обходились тем, что я зарабатываю. Нам хватало.

— Вы меня удивляете. Я-то думал, что вы хотя бы попользовались, пока могли, небольшими деньгами ее матери.

— Нет, мы к ним не притрагивались. Оставили для ребенка, которого собирались родить. — И я добавил: — Когда кончится лыжный сезон.

Сквозь оконное стекло я видел, как прямо и беспрестанно падают белые хлопья, словно планета перестала вращаться и, успокоившись, лежала в снежном лоне.

Я снова пропустил мимо ушей, что он говорил, и уловил только последние фразы:

— Это будет мой последний ужин. Это будет величайшее испытание.

— Вы опять устраиваете званый ужин?