Собрание сочинений в 6 томах. Том 5

— Не хочет, чтобы люди, желая узнать, что там внутри, стали стрелять ими во время ужина. Это я посоветовала ему насчет бочки с отрубями. Только подумайте, он никогда о такой вещи не слышал. Видно, у него было не очень счастливое детство, правда? Но он сразу зажегся той идеей. Понимаете, он положил подарки в хлопушки, а хлопушки в отруби, и нам надо будет тащить их на счастье с зажмуренными глазами.

— А что, если вам достанется золотой ножик для обрезания сигар?

— Невозможно. Подарки выбраны так, чтобы подошли любому.

— А что такого есть в мире, что подойдет любому?

— Вот увидите. Он нам скажет. Не сомневайтесь. В глубине души он ведь человек очень чуткий.

Мы сели за стол. На этот раз я был посажен между миссис Монтгомери и Ричардом Дином, а напротив были Бельмон и мистер Кипс. Дивизионный сидел напротив хозяина. Набор бокалов был внушительный, а меню сообщало, что будут поданы «Мерсо» 1971 года, «Мутон-Ротшильд» 1969-го, а вот года заклада портвейна «Кокберн» я не запомнил. Тут, подумалось мне, я смогу по крайней мере упиться и забыть обо всем без помощи аспирина. Бутылка финской водки, поданная к икре (на этот раз икрой оделили нас всех), была заморожена в цельной глыбе льда вместе с лепестками оранжерейных цветов. Я снял пальто и повесил его на спинку стула, чтобы предохранить себя от жара костра, горевшего сзади. Два садовника ходили взад и вперед, как часовые, подбрасывая в огонь поленья, но шаги их не были слышны на глубоком снежном ковре. Зрелище было до странности нереальным — столько жара и столько снега, хотя снег под нашими стульями уже начал таять от тепла, которое шло от костров. Я подумал, что скоро ноги наши будут мокнуть в талой воде.

Икрой в большой вазе обнесли нас дважды, и все, кроме меня и доктора Фишера, положили ее себе по второму разу.

— Она так полезна, — объяснила миссис Монтгомери. — В ней столько витамина C.

— Могу пить финскую водку с чистой совестью, — сказал нам Бельмон, позволяя налить себе третью рюмку.

— Они провели настоящую кампанию зимой тридцать девятого, — заметил Дивизионный. — Если бы французы поступили так в сороковом…

Ричард Дин спросил меня:

— Вам довелось видеть меня в «Пляжах Дюнкерка»?

— Нет. Я в Дюнкерке не был.

— Я говорю о фильме.

— Нет. Боюсь, что не довелось. А что?

— Да просто так. По-моему, это мой самый лучший фильм.

К «Мутон-Ротшильду» было подано rôti de bœuf [62]. Мясо зажарили в тонком слое теста, что сохранило все его соки. Прекрасное блюдо, что и говорить, но на минуту мне стало дурно от вида крови: я снова стоял у подножия фуникулера.

— Альберт, — сказал доктор Фишер, — нарежьте мистеру Джонсу мясо. У него покалечена рука.

— Бедненький мистер Джонс, — сказала миссис Монтгомери. — Давайте я вам нарежу. Вы любите мясо маленькими кусочками?

— Сострадание, вечно сострадание, — сказал доктор Фишер. — Вам надо бы написать Библию заново. «Пожалей ближнего своего, как ты жалеешь себя». У женщин чересчур развито чувство сострадания. Моя дочь унаследовала это от матери. Может, она и замуж вышла за вас, Джонс, из жалости. Уверен, что миссис Монтгомери выйдет за вас, если вы ей предложите. Но жалость — чувство нестойкое, оно быстро проходит, когда объект не маячит перед глазами.

— А какое чувство стойкое? — спросил Дин.

— Любовь, — поспешно ответила миссис Монтгомери.

— Я никогда не мог спать с какой-нибудь женщиной больше трех месяцев кряду, — сказал Дин. — Это превращается в поденщину.

— Тогда это не настоящая любовь.

— А вы долго были замужем, миссис Монтгомери?

— Двадцать лет.

— Я вам должен пояснить, Дин, — сказал доктор Фишер, — что мистер Монтгомери был очень богат. Большой счет в банке помогает любви длиться дольше. Но почему вы не едите, Джонс? Мясо недостаточно нежное или миссис Монтгомери слишком крупно его нарезала?

— Мясо превосходное, но у меня нет аппетита. — Я налил себе еще бокал «Мутон-Ротшильда»; я пил вино не из-за букета — нёбо мое потеряло всякую чувствительность, — а из-за того, что оно сулило забытье.

— При обычных обстоятельствах вы бы не получили подарка, потому что не едите, — сказал доктор Фишер, — но за этим нашим последним ужином никто не лишится подарка, если сам этого не пожелает.

— Да разве кто-нибудь откажется от вашего подарка, доктор Фишер? — спросила миссис Монтгомери.

— Вот через несколько минут это и будет мне интересно выяснить.

— Вы же знаете, щедрый вы человек, что этого никогда быть не может!

— Никогда — сильное слово. Я не уверен, что сегодня… Альберт, вы забываете разливать вино. Смотрите, у мистера Дина бокал почти пустой, да и у мосье Бельмона тоже.

Лишь когда мы приступили к портвейну (поданному, по английскому обычаю, в конце трапезы — к сыру), он объявил, чтó он имел в виду, когда не кончил фразы. Как всегда, завела разговор миссис Монтгомери.

— У меня руки так и чешутся, — сказала она, — добраться до этого пирога из отрубей.