Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный)

Он поднял глаза и увидел их обоих рядом со своим сиденьем; он тоже поднялся, и теперь они стояли все трое, не давая пройти другим пассажирам, которые скопились за ними, дожидаясь, когда они освободят проход, Риттенмейер держал сумку в руке, тот самый Риттенмейер, для которого в обычной ситуации нести сумку в вагон, где есть проводник или носильщик, было так же неестественно, как вскочить вдруг в ресторане со своего места и принести себе стакан воды; глядя на неподвижно-корректное лицо над безупречной рубашкой и галстуком, Уилбурн с каким-то удивлением подумал: Да ведь он же страдает, еще как страдает, и подумал еще и о том, что страдаем мы, вероятно, вовсе не сердцем и даже не чувствами, но нашей способностью к скорби, или тщеславию, или самообману, или, может быть, просто к мазохизму. — Ну же, — сказал Риттенмейер. — Освободи проход. — Голос у него был резок, а рука его почти грубо подтолкнула ее на сиденье и поставила рядом сумку. — И запомни: если от тебя не будет известий до десятого числа каждого месяца, я сообщаю в полицию. И никакой лжи, ясно? Никакой лжи. — Он повернулся, он даже не взглянул на Уилбурна, а просто кивнул головой в направлении к выходу из вагона. — Я хочу поговорить с вами, — сказал он негодующим, но сдержанным тоном. — Идемте. — Они прошли только половину вагона, когда поезд тронулся, Уилбурн полагал, что тот сейчас же бросится к выходу, он снова подумал: Он страдает; даже обстоятельства, обыкновенное расписание движения поездов, делают комедию из этой трагедии, которую он должен доиграть до самого ее горького конца или же покончить с собой. Но тот даже не ускорил шага. Ничуть не торопясь, дошел он до занавески, отделявшей вагон от курительной комнаты, откинул ее в сторону и дождался, когда войдет Уилбурн. Казалось, он прочел удивление, мелькнувшее на лице Уилбурна. — Я купил билет до Хэммонда, — резко сказал он. — Обо мне можете не беспокоиться. — Незаданный вопрос, казалось, вывел его из равновесия; Уилбурн почти видел, как он делает усилие, чтобы сдержать голос. — Лучше подумайте о себе. О себе, понятно? И бога ради… — Ему снова удалось справиться со своим голосом, сдержать его, как коня, в какой-то узде, в то же время снова взнуздывая его; он вытащил из кармана бумажник. — Если вы когда-нибудь… — сказал он. — Если вы посмеете…

Он не может произнести это, подумал Уилбурн. Он даже не может услышать, как скажет это. — Если я не буду добр с ней, если я не буду с ней мягок. Вы это хотите сказать?

— Я сразу же узнаю об этом, — сказал Риттенмейер. — Если от нее не будет известий до десятого числа каждого месяца, я сразу же пущу по следу полицию. И о любой лжи я тоже узнаю, понятно? Вам понятно? — Его трясло, его корректное лицо с безукоризненной прической, похожей на парик, покрылось пятнами. — У нее есть сто двадцать пять долларов собственных денег. Больше она не пожелала взять. Ну да черт с ним, она ими все равно не воспользуется. К тому времени, когда деньги будут нужны ей настолько, что она захочет воспользоваться ими, их у нее все равно уже не будет. Поэтому вот… — Он вытащил из бумажника чек и дал его Уилбурну. Это был банковский чек на триста долларов, подлежащий предъявлению в Железнодорожную Пульмановскую компанию, на чеке в углу красными буквами была сделана надпись: На один железнодорожный билет до Нового Орлеана, штат Луизиана.

— Я собирался сделать это на свои деньги, — сказал Уилбурн.

— К черту ваши деньги, — сказал другой. — Это на билет. Если чек будет обменен на наличные и возвращен в банк, а билет не будет куплен, вас арестуют за мошенничество. Вам ясно? Мне все будет известно.

— Значит, вы хотите, чтобы она вернулась? И вы примете ее? — Но ему не нужно было смотреть в лицо другого; он быстро произнес: — Извините. Я беру назад свои слова. Ответить на такой вопрос мужчина не в силах.

— Господи, — сказал другой. — Господи. Мне бы следовало отметелить вас. — С глубочайшим изумлением он добавил: — Почему я этого не делаю? Вы можете мне объяснить? Разве врач, любой врач, не должен разбираться в человеческих душах?