Собрание сочинений в десяти томах. Том третий. Тайные милости

Проплакав, промаявшись всю ночь под бременем вдруг обрушившейся на нее беды, рано утром Надежда Михайловна положила себе на воспаленные веки ватные примочки из крепчайше заваренного чая и трезво взвесила ситуацию. По размышлении получалось, что, как ни горько ей это сознавать, лучший и, пожалуй, единственный способ сохранить мужа – делать вид, что ничего не произошло. А может, и действительно там ничего важного? Просто интрижка с какой-нибудь молоденькой шалавой. Мужчина он видный, на него так и зыркают глазищами… Нужно тихо, спокойно выждать, выяснить все, а потом уж переходить к действиям. Только спокойствие, только хладнокровие спасут ее, другой защиты нет: парторганизацией его не удержишь – он ведь бешеный… тихий-тихий, а уж если на него что наедет… будет стоять насмерть; а молодость ушла и не воротишь, и не приманишь ею, под глазами гусиные лапки, на ногах вены. Так уж обидно устроена жизнь: обоим по тридцать три – он мальчик, а она давно уж не девочка, из чего и надо исходить. Надо смотреть правде в глаза. И зачем она все эти годы командовала им, понукала, дергала по пустякам! Такое ведь кому хочешь надоест… Сердце Надежды Михайловны противно ныло от страха, от сознания собственного бессилия перед надвигающейся опасностью, и главное – оттого, что принятое решение так жестоко противоречило ее наступательному характеру, а предстоящая ей круговая оборона так не вязалась со всеми ее привычками и представлениями о жизни. Сняв примочки, она долго смотрелась в зеркало и, тяжело вздохнув, окончательно утвердилась в правильности своих выводов: спокойствие и молчание, главное – не принимать поспешных решений…

Ужинали молча.

Георгию было неловко за свою недавнюю вспышку, и он бы, возможно, извинился, но еще предстояло врать насчет завтрашней его командировки, и это удерживало, стесняло, как будто бы он был зажат между концами рогатины.

Надежда Михайловна делала вид, будто не было их столкновения в коридоре, но в то же время и не расспрашивала его о ночной поездке на Новый водовод – не хотела рисковать.

Так и стучали вилками в тишине, как будто все до такой степени хорошо, что и говорить не о чем.

– Завтра я уезжаю в командировку, дней на шесть, – наконец собрался с духом Георгий.

– Да-а… – Надежда Михайловна как ни в чем не бывало продолжала есть жаркое с картошкой, даже на спросив его, в какой город он уезжает. – Извини, – сказала она, отодвигая от себя пустую тарелку, – белье, носки, рубашки отложу на софу в гостиной, что-то болит голова. Ты едешь с утра?

– Во второй половине дня.

– А-а, ну все равно. Утром я не смогу тебя собрать, мне рано с Лялькой… – Куда ей с Лялькой, она так и не сказала, прошла в спальню, плотно прикрыла за собой дверь.

Когда Георгий проснулся на другой день, ни жены, ни дочери дома уже не было. На софе в гостиной лежали три свежие, выутюженные рубашки, две смены белья, три пары носков – все честь честью. Укладываясь, Георгий с сожалением подумал, что не успел расспросить Ляльку насчет отцовой палки, но зато как хорошо, что нет Надежды Михайловны, – не надо придуряться в прощальной сценке, не надо лишний раз врать, отводить глаза.

Дожидаясь приезда Искандера, Георгий обошел все мусорные баки в ближайшей округе – палки там не было. Конечно, откуда было ей взяться в мусорных баках, когда она торчала между корявых веток белолистного тополя над его головой. Но люди так редко поднимают голову, особенно когда что-то ищут.

Просматривая утреннюю служебную почту, Георгий попросил секретаршу вызвать к нему нового начальника Водканалтреста (Гвоздюк сдался без боя – написал заявление об освобождении его с работы по состоянию здоровья прямо в кабинете Калабухова); и еще он попросил соединить с Ивакиным – новым директором того самого завода, возле которого утонула когда-то в смоле корова.

С Ивакиным секретарша соединила его моментально.

– Здравствуйте, Георгий Иванович! – бодро приветствовал Ивакин.

– Привет. Еще раз поздравляю тебя с назначением. Ну как, входишь во вкус?

– Помаленьку. Хозяйство большое, сами знаете.

– Давай-давай, я очень рад, что назначили именно тебя, – памятуя о «своих людях», восторженно говорил Георгий, – не сомневаюсь, что справишься, тебе еще не такое по плечу! И имей в виду: ко мне – в любое время дня и ночи для тебя двери всегда открыты. Имей в виду.

– Спасибо, – польщенно и растерянно пробормотал Ивакин, а он-то думал, Васильев его недолюбливает, и уже переживал о том, как будет плохо, когда уйдет Калабухов и на его место сядет Георгий. А оказывается, – это к лучшему!

– Я по делу, – сухо сказал Георгий.

– Да? – насторожился Ивакин.

– Тут твой председатель бюро народного контроля прислал мне цидулю насчет вашей заводской столовой. Слушай, зачитываю:

«Разнарядкой треста столовых и ресторанов столовой № 22 для обеспечения нормального питания рабочих, ИТР и служащих завода занаряжены для поставки ежедневно нижеследующие мясопродукты:

гуляша – сто порций,

рагу – сто порций,

шницелей – сто порций,

фарша – восемьдесят килограммов,

супового набора и костей – по потребности, мяса – восемьдесят килограммов.