Собрание сочинений в двух томах; Том второй: Проза

А то я готов был расхлюпаться и предложить, чтоб она сидела у меня дома и надевала сапоги и свитера только для меня.
Мы добрались до автобуса и благополучно приземлились на втором этаже ресторана, к которому я уже начал привыкать, как интеллигентные пьяницы к коньяку. Но, когда рассчитался с официантом, заметил, что в кошельке всего одна красная. За углом из переговорной позвонил профессору.

— Телеграфом, и сколько можете! — бухнул с инфантильным нахальством.

— Что произошло? — полюбопытствовал профессор.

— Тщетные усилия любви.

— Как знаете… Выслать недолго, но ведь вы отправились за будущим, а катитесь в прошлое.

Любил старикан говорить красиво!
Назад шли пешком. Стало скользко. Мы поминутно целовались, но с опаской, словно от поцелуев могли родиться дети.

11

На другой день решил: баста! Пытался работать, но снова что-то стряслось с глазами. Я глядел на картон с бурым забором и уже не находил в нем никаких изъянов. Наконец влез на подоконник и стал рисовать деревья, в основном ветки, как они выползают из стволов, вьются, вылезая друг из друга. Такие рисунки после попоек возвращали глазу остроту. Сегодня не помогало.
Лера постучалась в коттедж, сняла пальто, но села поодаль.

— Понимаешь… не могу… Знаю, мучаю тебя, а не могу… Не сердись…

— Ладно.

— У тебя блажь, а у меня серьезно…

— А серьезное и настоящее — одно и то же?

Она покраснела и отвернулась.

— Не злись, — сказал я. — Завтра уеду. У меня сплошной швах.

— Что ты? У тебя все замечательно. Ты прекрасный художник. Не уезжай. — Она взяла мою руку. — Я бы хотела тебе помочь… Но не могу вот так… на день, на неделю…

— Уеду. Мне работать надо. Каждый день и помногу. Я еще ни черта не сделал.

— Бедный… Я тебе мешаю, а хотела наоборот. Что еще нам делать, как не помогать вам?

— Не знаю… У вас много дел.

— Все остальные — неважные. Неужели не понимаешь?..

ПЕРЕД ЯКУТИЕЙ

1

В общем, я уехал. Поездом. На самолет не хватило. Но все дни на взморье, все походы в ресторан, пьянки в главном корпусе и в моем коттедже помню отчетливо, почти по минутам. Нравилось на нее смотреть.

— Классные, — вздыхал, — у тебя ноги. Наверно, самые длинные в городе.

— Не самые… Но, когда на коньках, действительно ужасно длинные.

Никак не мог ее приручить. Сядет рядом, прижмется и тут же отскочит, словно во мне полторы тыщи вольт.
В последний день, придя в ее комнату, решил: кровь из носу, а не отстану. И она сказала:

— Уходи.

Я ушел. А утром, чуть свет, уехал.

2

Вике и ее мужу еще не обрыдла загородная идиллия, и я ночевал то у брата, то у профессора. Писать было негде. Игнатий в свою мастерскую не пускал, а, едва я начинал канючить, откидывал мне четвертную. Томке я, разумеется, не звонил, но однажды, не выдержав, поинтересовался у профессора, как Васькины дела.

— Простили. Переводы снова печатают.

— Жена не бросила?

— С какой стати?! — Профессор воззрился на меня так, что я готов был поклясться: знает!