Собрание сочинений в одном томе

…Когда я óб стену разбил лицо и члены
И все, что только было можно, произнес,
Вдруг — сзади тихое шептанье раздалось:
«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе

Не лучше ль — чаю? Или — огненный напиток…
Чем учинять членовредительство себе —
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток».

Он сказал мне: «Приляг,

Успокойся, не плачь!»
Он сказал: «Я не врач —
Я твой верный палач.
Уж не за полночь — за три, —
Давай отдохнем:
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоем…»

Чем черт не шутит — может, правда выпить чаю,

Раз дело приняло подобный оборот?
«Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю!»

Он попросил: «Не трожьте грязное белье,

Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое:
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.

Молчаливо, прости,

Счет веду головам.
Ваш удел — не ахти,
Но завидую вам.
Право, я не шучу —
Я смотрю делово:
Говори — что хочу,
Обзывай хоть кого…»

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,

Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
«Приговоренный обладает как никто
Свободой слова — то есть подлинной свободой».

И я избавился от острой неприязни

И посочувствовал дурной его судьбе.
Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»
И я ответил: «Вероятно, так себе…

Ах, прощенья прошу, —

Важно знать палачу,
Что когда я вишу —
Я ногами сучу.
Кстати, надо б сперва,
Чтоб у плахи мели, —
Чтоб, упавши, глава
Не валялась в пыли».

Чай закипел, положен сахар по две ложки.

«Спасибо…» — «Что вы! Не извольте возражать
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать.
А грязи нет — у нас ковровые дорожки».

«Ах, да неужто ли подобное возможно!»

От умиленья я всплакнул и лег ничком, —
Потрогав шею мне легко и осторожно,
Он одобрительно поцокал языком.

Он шепнул: «Ни гугу!

Здесь кругом — стукачи.
Чем смогу — помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить —
Можешь ересь болтать, —
Чтобы казнь отдалить,
Буду дальше пытать».

Не ночь пред казнью — а души отдохновенье, —

А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: «Остановись, мгновенье!»

И можно музыку заказывать при этом —

Чтоб стоны с воплями остались на губах, —
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам.
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

«Будет больно — поплачь,

Если невмоготу», —
Намекнул мне палач.
«Хорошо, я учту».
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил:
«Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил».

Развлек меня про гильотину анекдотом,

Назвав ее карикатурой на топор.
«Как много миру дал голов французский двор!» —
И посочувствовал убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднен,

Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.

«Раньше, — он говорил, —

Я дровишки рубил, —
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил,
Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант, —
А на этом посту —
Повернулось на лад».

Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,

Рубил — должно быть, для наглядности — рукой;
А в то же время знать не знал, кто он такой,
Невелико образованье палачово.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался.

Он дул на воду, грея руки о стекло, —
Об инквизиции с почтеньем отозвался
И об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи, —

Вдруг палач зарыдал:
Дескать, жертвы мои —
Все идут на скандал.
«Ах вы тяжкие дни,
Палачова стерня!
Ну за что же они
Ненавидят меня!»

Он мне поведал назначенье инструментов, —

Всё так нестрашно, и палач — как добрый врач.
«Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь,

Водой окатишь и поставишь Оффенбаха —
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет, — и испорчена рубаха!»

Накричали речей

Мы за клан палачей,
Мы за всех палачей
Пили чай — чай ничей.
Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул крича —
Я орал: «Кто посмел
Обижать палача!..»

…Смежила веки мне предсмертная усталость,

Уже светало — наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло:
Такую ночь провел — не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,

Согнал назойливую муху мне с плеча…
Как жаль — недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго, чудного палача!